Благодаря своим попыткам побега фон Верра стал в Англии довольно известной личностью, поэтому любая информация о нем могла считаться новостью, достойной страниц британских газет.
Глава 11
ПЕРВОЕ РОЖДЕСТВО
Теперь все пятеро наших беглецов томились в карцере. Вскоре им составил компанию шестой – лейтенант Брунс. Это был тот самый пленный, что неделей раньше выбрался на свободу, перерезав колючую проволоку. Ему тоже не удалось уйти далеко. В дружеской беседе с майором Фанельсой комендант лагеря шутливо заметил, что пора бы его подопечным угомониться, поскольку карцер уже и так полон. Майор Фанельса не стал давать никаких обещаний, однако на некоторое время побеги прекратились.
Наш туннель был обнаружен в первый же день поисков, несмотря на то что вход в него был замаскирован с величайшей тщательностью. После этого охранникам, разумеется, не составляло труда найти и выход из туннеля, находившийся за пределами лагеря. Только одно обстоятельство поставило охранников в тупик: они никак не могли понять, что мы сделали с землей, которую удаляли из туннеля. В течение нескольких дней они тщетно пытались найти ответ на этот вопрос, а мы лишь насмешливо улыбались.
Как я уже сказал, на некоторое время побеги в нашем лагере прекратились, однако это вовсе не означало, что мы отказались от мысли вырваться на свободу. Мы продолжали изобретать все новые планы побега, но было и еще кое-что, что занимало наши мысли, – приближалось Рождество, наше первое и, как мы надеялись, последнее Рождество в плену. Пусть мы были на чужбине, но Рождество хотели отпраздновать как дома. Лагерный хор усиленно репетировал, распевая дорогие нашему сердцу рождественские гимны. Между прочим, при нацистском режиме эти гимны были не в чести, но они так давно жили в сердцах немцев, что никакие правительственные указы не могли вырвать их оттуда. Прекрасно понимая это, Геббельс велел сочинить новые стихи, в которых не упоминался бы младенец Иисус или Дева Мария, и положить их на старую музыку. Однако новые стихи отличались редкой глупостью, поэтому народ просто игнорировал их, продолжая придерживаться устоявшегося образца.
Мой сосед по комнате Ганс Энгель тоже много сил отдавал репетициям. Он оказался прекрасным пианистом и теперь должен был внести свой вклад в празднование Рождества, сыграв «Лунную сонату» Бетховена. Майор Фанельса в это время трудился над праздничной речью, а остальные пленные были заняты подготовкой декораций и украшением елки.
Как принято в Германии, праздничный вечер состоялся в сочельник. В углу зала стояла замечательная елка, украшенная серебряным дождем и множеством зажженных свечей. Эту елку нам принесли из лесу по просьбе коменданта лагеря. Нам удалось собрать некоторую сумму денег и скрасить Рождество военнопленным из другого лагеря, находившегося по соседству. Наш скромный рождественский ужин состоял из жареной индейки, пудинга и нескольких бутылок портвейна.
Вечер получился очень трогательным и поистине незабываемым. Большинство молодых офицеров впервые праздновали Рождество вдали от дома. Я сказал, что вечер был трогательным, но мы вовсе не склонны были предаваться печали, ведь никто из нас в глубине души не сомневался, что не пройдет и двух месяцев, как мы вернемся домой и уже следующее Рождество отпразднуем в дорогой нашему сердцу Германии. Мы весело распевали «Тихая ночь, святая ночь» и другие старые любимые песни, и пели мы их чуть громче, чем обычно, в надежде, что нас услышат наши товарищи, запертые в карцере.
В последующие годы мне довелось побывать на куда более пышных празднованиях Рождества, но ни одно из них не запечатлелось так глубоко в моей душе и не было таким волнующим, как это Рождество в Суонвике.
Во время рождественских праздников к нам в лагерь прибыло пополнение, включая трех итальянских офицеров-подводников. Они были довольно приятными ребятами, но дружбы у нас с ними не вышло. Я никогда не был поклонником расовых теорий, которые национал-социалисты порой доводили до абсурда, но наши отношения с итальянцами убедили меня в том, что в этих теориях есть зерно истины: англосаксы были нам куда ближе, чем латинские нации.
Эти моряки, которых потом перевели в лагерь для итальянских военнопленных, тоже воевали в Атлантике. Честно говоря, помощь, оказываемая Германии союзной итальянской армией, была малоэффективна. До некоторой степени их неудачи можно было списать на счет итальянских субмарин, которые погружались не так быстро, как наши подлодки, и которые, вдобавок ко всему, сконструированы были скорее в расчете на комфорт экипажа, чем на эффективность боевых машин. Например, мостик у итальянских субмарин был закрытым. С одной стороны, стоявшие на мостике не могли ни промокнуть, ни замерзнуть, но в то же время они не видели и половины того, что должны были бы видеть. Наши конструкторы не так пеклись о нашем удобстве – мы часто мокли и промерзали до костей, но, если было что-то, что надо было увидеть, мы это видели. Радары еще не получили в то время (зимой 1940/41 года) широкого распространения, поэтому принцип ведения боевых действий был весьма прост: кто замечал неприятеля первым, тот, как правило, и выходил победителем.
Наше командование подводным флотом не раз выходило из себя, услышав об очередном конвое, беспрепятственно пересекавшем район, контролируемый итальянскими субмаринами. Итальянские субмарины слишком часто уходили на глубину, чтобы переждать шторм, бушующий на поверхности океана. Мы тоже часто испытывали искушение погрузиться и полностью довериться акустике, которая должна была предупредить нас о приближении конвоя, но мы никогда не делали этого без крайней необходимости, и эта наша бдительность окупалась сторицей.
Я помню, как в октябре 1940 года в парижскую штаб-квартиру нашего командования явился командующий итальянским подводным флотом. Сейчас я уже позабыл его имя. Он был прекрасно осведомлен о недостатках итальянских субмарин и их экипажей и высказывался на эту тему достаточно объективно. Чтобы улучшить положение дел, было предложено, во-первых, направить итальянских офицеров в Германию для прохождения военной подготовки и, во-вторых, внести изменения в конструкцию итальянских субмарин. Наверное, все эти меры способствовали прогрессу итальянского подводного флота, но лично мне об этом ничего не известно.
Немцы – большие любители изучать иностранные языки, и вскоре после того, как в Суонвик прибыли три итальянца, кому-то пришла в голову мысль брать уроки итальянского языка. После этого итальянцы шли нарасхват. Началось все с одного нашего товарища, который после войны решил посетить Италию. Для нас «после войны» означало «следующим летом». Многим из нас довелось побывать в других странах, включая Италию, только в качестве солдат или военнопленных, теперь же нам хотелось посетить Францию, Голландию, Бельгию, Норвегию, Италию и Британию в качестве туристов.
Одному из моих приятелей по имени Асмус довелось как-то провести отпуск в Париже, и теперь он загорелся желанием снова вернуться туда. Готовясь к этому знаменательному событию, он расспрашивал всех, кто хорошо знал Париж, и даже составил для себя список достопримечательностей.
Однако большинство из нас все-таки мечтали побывать в Италии. Один из итальянцев набросал для меня карту Флоренции и Рима, а также предложил несколько интересных маршрутов. Прошло целых тринадцать лет, прежде чем я попал в Италию, но предоставленная тем итальянцем информация была так точна, что я с легкостью ориентировался на месте.
В моей записной книжке также содержится подробная карта Мюнхена, Зальцбурга и Вены. Странное дело, я проехал половину мира, но в своей собственной стране никогда не бывал южнее Майна, поэтому после войны мы с женой совершили путешествие по Германии.
В разгар этой туристической лихорадки в лагере появились слухи о том, что нас должны переправить в Канаду. Нашей первой реакцией была радость: «О! Великолепно! Мы вернемся домой через Японию!» Поскольку я был единственным, кто побывал в этой стране, меня тут же попросили составить краткий путеводитель по этой островной империи, а также разговорник японского языка для будущих туристов.
Когда обращаешь свой взгляд в прошлое, все это кажется до крайности нелепым, но в то время мысль о путешествиях полностью поглотила наше внимание и, главное, вселяла в нас бодрость. Никому из нас не приходило в голову, что вместо пустых мечтаний было бы лучше готовить себя к мирной жизни. Но даже в 1943 году, когда стало очевидно, что дела Германии идут далеко не блестяще, всякого, кто осмеливался высказать такую мысль, называли «пораженцем».
С начала войны много писали о терроре, насаждаемом в лагерях военнопленных фанатичными национал-социалистами, фантазия которых доходила даже до создания тайных судов (наподобие
