Наши атаки на северный сектор новой, нечеткой еще линии фронта не имели успеха. Нас остановили южноафриканцы Пиенаара. Одновременно с этим 1 июля наши части атаковали в низине Дейр-эль-Шейн 18-ю индийскую бригаду и разгромили ее, захватив почти весь личный состав в плен. Роммель продолжал наносить удары по позициям южноафриканцев Пиенаара, и днем 2 июля их левый фланг, в особенности застывшая без движения колонна пиенааровской 1-й бригады, нашего злейшего врага в Восточной Африке (они прошли с боями на север Абиссинии и, вместе с 5-й индийской дивизией, приняли участие в штурме Амба-Аладжи в мае 1941 года), подвергавшаяся сильному обстрелу, оказалась под угрозой разгрома. Впоследствии мы узнали, что Пиенаар запросил у своего командира корпуса генерала Норри танковой поддержки либо разрешения отступить, чтобы спасти левый фланг. Командир корпуса отказал. Видимо, Пиенаар лично обратился к Окинлеку, но британский главнокомандующий поддержал командира корпуса. Затем, обдумав обстановку, Норри сказал Пиенаару, что согласится на отход при условии, что 1-я бригада будет отправлена в тыл, в резерв. Пиенаар расценил это как оскорбление его войскам и пригрозил уходом с поста командира дивизии. Был достигнут компромисс, и левый фланг был немного отодвинут назад.
Гораздо позже до ушей Роммеля дошел слух, который долго считался недостоверным, поскольку исходил от пленных, о саркастическом замечании Пиенаара. Он якобы заявил, что на головы южноафриканцев падали не только роммелевские снаряды, но и снаряды Новозеландской дивизии. И что их обстреливали британские танки и своя собственная авиация. Передавали, что Пиенаар позвонил командиру корпуса и начал разговор с таких слов:
– Послушай, Норри, скажи мне, с кем ты воюешь – со мной или с Роммелем? Если со мной, то гарантирую тебе, что мои южноафриканцы возьмут Александрию за 40 часов.
Конечно, против нас стояли не только южноафрикацы, но если бы не они, а в особенности их 25- фунтовые орудия, то Роммелю удалось бы прорвать фронт противника. На передовой были также новозеландцы – отличные бойцы, стойкие в обороне, смелые в атаке, обладающие интеллектом, – они держались, несмотря на длительные бои в пустыне, которые они вели уже несколько лет и понесли большие потери.
Из Персии и Палестины вернулась в пустыню 1-я австралийская дивизия, солдат которой прозвали «крысы Тобрука». Это было одно из самых сильных подразделений австралийцев, чьи части завоевали среди наших солдат репутацию кровавых за свое страшное умение орудовать штыком.
Против нас также воевали индийские части и британские танки. А в ближайшие месяцы нам предстояло встретиться с французами, поляками и греками. Египет защищало нечто вроде армейской Лиги Наций, но не сами египтяне.
Весь июль обе стороны лихорадочно сооружали мощные оборонительные линии. Здесь был простор для инициативы и отваги во время атак и контратак с обеих сторон, а также в боях местного значения за отдельные тактически выгодные точки.
Австралийцам удалось взять Тель-эль-Эйсу, представляющую собой выгодную передовую позицию для 8-й армии. У Роммеля же была выгодная позиция на гребне Митейрьек на южном фланге, где он разместил свои отборные войска.
Парашютная бригада под командованием генерала Рамке, недавно прибывшая с Крита, при поддержке спецгруппы 288 и отборных солдат из доблестной итальянской парашютной дивизии «Фольгоре» сумела оттеснить на значительное расстояние южный фланг 8-й армии в низине Каттара.
В течение второй половины месяца Окинлек со своими австралийскими подкреплениями и новыми танками, присланными из Америки, начал такие активные действия пехотными частями, что Роммель стал подумывать об отходе на соллумские позиции. Не думаю, что британцы догадывались об этом. Роммеля беспокоила нехватка боеприпасов – почти не было снарядов для орудий, – к тому же повышенная активность вражеской авиации серьезно уменьшала наши запасы, которые приходилось теперь подвозить издалека.
Но к концу месяца Окинлеку пришлось снизить свой напор из-за нехватки резервов. Так что Роммель не стал отступать. Но даже если бы он сделал это, сомнительно, чтобы у 8-й армии нашлись силы для наступления. Вероятно, последовал бы период затишья в боевых действиях на границе и обе стороны вернулись бы на позиции, которые они занимали год назад.
В начале августа мы узнали о значительных изменениях в командном составе 8-й армии. Эль-Аламейн посетил Черчилль, и Окинлек доложил ему обстановку и изложил свои планы на будущее. Черчилль также встретился с Готтом, которого прочили в командующие 8-й армией, командующим которой со дня ухода Ричи был Окинлек. Но судьба решила по-другому – транспортный самолет Готта, на котором он возвращался в Каир, был сбит нашим истребителем. Если бы не это, мы никогда бы не услышали о Монтгомери.
В Африку прибыл также генерал Александер, и премьер-министр сообщил Окинлеку, что военный кабинет решил заменить его Александером. Новый командующий противника получил от Черчилля простую директиву: «Вашей первостепенной задачей будет при первой же возможности уничтожить или захватить германо-итальянскую армию под командованием Роммеля в Египте вместе со всеми запасами и снаряжением».
Как мы поняли, Александер принял командование от Окинлека 15 августа.
И хотя какое-то время после 6 августа никаких активных действий под Эль-Аламейном не было, Монтгомери одержал победу над Роммелем еще до того, как был назначен командующим. Визит премьер- министра был подтверждением того, что союзники решили приложить большие усилия на этом театре военных действий. Ничего подобного с нашей стороны не намечалось. В Берлине Северную Африку рассматривали как второстепенный театр. Главным была Россия. И все же от Роммеля ждали нечеловеческих свершений, несмотря на крайний недостаток подкреплений и снаряжения.
Моим новым начальником, командиром спецгруппы 288, был полковник Ментон. Я знал, что они с Роммелем были закадычными друзьями еще с Первой мировой войны. Они оба были швабами и называли друг друга по имени.
Когда я явился к нему в первый раз, мы сразу же заговорили о нашем знакомстве с фельдмаршалом.
– Штаб, – заметил Ментон, – расположен на побережье около Эль-Дабы.
Я не видел Лиса Пустыни со времени штурма Тобрука, еще до моего отпуска, поэтому, пользуясь моментом, я спросил Ментона, не могу ли я отложить принятие батальона на день, чтобы лично навестить фельдмаршала.
– Обязательно поезжайте, – произнес Ментон со своим сильным швабским акцентом. – Ваш батальон займет свои позиции не раньше, чем через восемь дней. Мы ожидаем подкрепления, а они еще на Крите.
На следующий день я ехал по прибрежной дороге, пока не увидел черно-бело-красный флажок командующего армейской группой и свернул в дюны, где находился штаб Роммеля. Бронированные командные машины были наполовину врыты в землю для защиты от авиации противника; все было замаскировано сеткой, утыканной верблюжьей колючкой. Часовой видел, как я припарковал машину на некотором расстоянии, развернув ее так, чтобы следы колес не выдали местоположение штаба.
Мне были незнакомы лица офицеров, которых я там встретил. С тех пор, когда я служил в штабе, его состав поменялся. Я впервые увидел там начальника штаба Байерляйна.
– Что он за человек? – спросил я молодого офицера, указавшего мне на него.
– Отличный парень! – ответил он. Это был высочайший комплимент в устах немецкого солдата.
Затем я увидел Берндта, единственного знакомого среди всех. Я рад был его видеть, но меня поразило то, что его реакция была немного сдержанной. Я не мог избавиться от мысли, что Берндт побаивается, что я собираюсь вернуться в штаб Роммеля и стану его соперником. Если это так, он искренне заблуждался, мне было хорошо в войсках. Но я, естественно, хотел повидать своего бывшего шефа. Я так и сказал ему.
– Не повезло тебе, Шмидт, – пробормотал Берндт. – Командующий не сможет поговорить с тобой ни сегодня, ни завтра.
– Почему? – спросил я.
Берндт принял таинственный вид. Я не стал расспрашивать его дальше.
– Давно ли ты вернулся в штаб? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
– Я работаю с Роммелем уже несколько месяцев, – ответил он с некоторым самодовольством. – Моя командировка по вызову доктора (он имел в виду Геббельса) закончилась в марте. Я занимался там
