узнал безжалостный Альберик, он хотел отрубить крестьянину руки. Но Одо умолял его не делать этого, и человек избежал несправедливости .
Одило, который правил в Клюни с 994-го по 1049 год, был великим строителем. Он говорил, что «нашел аббатство деревянным, а после себя оставил мраморным». Он не только украшал его мраморными колоннами, материал для которых привозили из отдаленных провинций, но также возвел прекраснейшие въездные ворота. При Одило во всех епархиях Франции в 1042 году был провозглашен Договор с Богом. Он также обратился к епископам Италии, умоляя их убедить феодальных магнатов принять его:
«С часа вечерни в среду до восхода понедельника пусть царит мир и существует договор между всеми христианами, друзьями и врагами, соседями и странниками, так что эти четыре дня и четыре ночи, круглые сутки, будет мир между людьми, и чтобы они занимались своими делами, не боясь нападения…»
Преемник Одило, Хьюго, был прежде всего государственным деятелем. Он часто бывал при дворе короля Франции, императора и папы римского, когда речь шла о серьезных государственных делах. Когда император Генрих IV и папа Григорий VII поссорились, Генрих был отлучен от церкви, император умолял Хьюго замолвить за него слово перед папой. Неудивительно, что престиж и богатство Клюни заметно возросли в это время. Чтобы символизировать растущую роль аббатства, Хьюго начал строительство новой базилики в 1088 году. Литургия вновь заняла центральное место в жизни монастыря. Музыка, драма и живопись также вносили свой вклад в рост его влияния. Церковные службы, и в частности месса, стали сложнее и дополнились элементами драматургии, а службы, наподобие той, о которой говорится в «Откровении монаха Эвшама», заложили основу мистических пьес, из которых, собственно, и развилась светская драма. Например, в Страстной четверг с церкви снимали большой крест и прятали за алтарем в течение пятницы и субботы. Затем перед вечерней в Пасху к нефу приближались три одетые в белое фигуры. Из гробницы раздавался хор ангелов: «Чего вы ищете здесь, слуги Христа?» – «Мы ищем Того, Кто был распят, Он посланец Небес!» – следовал ответ. «Его нет здесь. Он вознесся. Идите, и найдете свидетельства Его вознесения».
Для пасхальной службы церковь украшали гобеленами, а все скамейки покрывали коврами. Алтарь также был богато украшен: там были золотые распятия, образа святых – и все это было освещено светом многочисленных свечей. Вся церковь сверкала огнями, и свет этот отражался на богатых одеждах, на золоте, сверкающем мраморе и драгоценностях и на разноцветных гобеленах и коврах. До времени руководства монастырем аббатом Хьюго рвение и усердие монахов нейтрализовало всю эту роскошь. Однако равновесие монастырской жизни, столь мудро созданное святым Бенедиктом, было нарушено. Время работы было сокращено, чтобы увеличить время для литургий. Настоятели больше не жили одной жизнью со всеми монахами, не спали с ними в одних спальнях, не принимали вместе с ними пищу, не руководили их жизнью с любовью, пониманием и одновременно со строгостью любящих отцов. Теперь большую часть времени они проводили в судах, где защищали земные интересы аббатств, и при дворах правящих особ Европы.
Тем не менее Клюни по-прежнему оказывал значительное влияние на повседневную жизнь мирян. Великолепные литургии помогали – пусть иногда и косвенно – смягчить жестокий и воинственный характер того века. Дело в том, что среди мирян, и мужчин и женщин, все более распространялась привычка проводить часть дня в духовных исканиях. Чтобы помочь им в этом, монастыри использовали весьма простые, но действенные приемы. Были придуманы продолжения литургий, которые позже были сведены в одно целое – Часослов, который в позднее Средневековье широко использовался для индивидуальных молений. Королева Маргарита Шотландская (1033 г.) всегда начинала свой день, читая вслух эти короткие мотивы. Король Малколм, ее муж, человек неграмотный и типичный представитель тогдашних правителей и феодалов, был, подобно Вильгельму Аквитанскому, одним из тех, кто, если даже был «не способен презирать материальное богатство этого мира», восхищался теми, кого считал «праведниками в глазах Бога». О нем говорили, что он целовал и почитал священные книги, которыми пользовалась жена, и даже украсил ее любимый том золотом и драгоценностями.
Мы вовсе не хотим сказать, что феодальные бароны не критиковали церковь. Вильгельм Завоеватель имел обыкновение посылать подарки и деньги в Вердунское аббатство, чей настоятель был другом его отца, но перестал делать это, услышав, что дисциплина в монастыре ослабла. Миряне считали монастыри одним из условий сохранения остального общества; благодаря посредничеству монастырей можно было обеспечить бессмертие души «спонсоров» и их родственников. Монастыри, где уже отсутствовала привычная дисциплина, не могли выполнять эту обязанность. Однако все же основной поток критики в адрес монастырей типа Клюни был связан не с проблемой дисциплины. Скорее всех волновало другое: отсутствие истинного рвения в отношении службы и чрезмерное украшательство церквей. Именно эти причины спровоцировали появление пуританского направления, участники которого ставили своей целью возвращение к простоте и аскетизму правления Бенедикта. Рупором этих идей стал Стивен Хардинг. Он был английским монахом, который пришел в один из монастырей Бургундии. Тамошний аббат активно стремился вернуться к простой и духовно чистой жизни первых бенедиктинцев. Хардинг поддерживал его, и, когда англичанин стал вторым аббатом в Сито, он в 1117 году разработал так называемую Хартию любви. Она, в свою очередь, дала начало весьма эффективной организации, которая стала известна как орден цистерцианцев.
Однако этот новый орден начал бурно развиваться только при святом Бернаре Клервоском. К середине XII века в общинах цистерцианцев насчитывалось почти 350 человек. Из следующего отрывка, в котором святой Бернар критикует излишнюю пышность монастыря Клюни, можно лучше представить себе суть идеи пуританизма:
«Что за цель всего этого?.. Церковные стены разукрашены, но в них нет места бедным… любопытствующие могут найти там для себя развлечение, но несчастные и увечные не найдут утешения. Какое отношение вся эта пышность имеет к монахам? Как быть тем, кто довольствуется нищетой, но стремится к духовной чистоте? Если говорить о невероятной высоте церквей, их нескромной длине, их неохватной ширине, дорогому мрамору и странному убранству, которые мешают вере, то они напоминают обряды иудеев. Говорят, что они выполняются во славу Господа. Но, как монах, я вопрошаю: «Скажи мне, наставник в бедности, что делает золото в святом месте?»… И вправду, вся эта суетность появляется везде, где больше времени тратится на восхищение преходящими, чем на размышления о любви к Господу. Перед Богом говорю: если они не краснеют от своей вины, то почему хотя бы не страшатся таких расходов?»
Святой Бернар и сам жил по этим суровым стандартам. Его келья была такой низкой, что он не мог в ней стоять в полный рост, а его аскетизм всерьез подорвал его здоровье. После его смерти орден цистерцианцев пришел в упадок, во многом из-за того, что стал необыкновенно богатым. Сито стоял на пересечении торговых путей через Бреннер в Италию, и активная торговля отрицательно сказалась на духовной жизни монастыря. Его доходы росли, а молитвы становились все короче, и строгости монастырской жизни сошли на нет. Монастырь построил собственный флот для торговли на реках и на море, но вот о помощи бедным никто больше не вспоминал. Поэт того времени так описывает деятельность цистерцианцев в эпоху упадка ордена:
Еще один реформаторский орден был основан в 1084 году – это был орден святого Бруно в Савойе. В монастырском комплексе в Шартре у каждого монаха был свой маленький домик, где он работал, готовил себе пищу, питался, молился, изучал науки и спал в одиночестве. Эти домики стояли вокруг внутреннего дворика и снаружи были обнесены стеной. За исключением совместной мессы и встреч в столовой, где они собирались по воскресеньям и праздничным дням, монахи вели затворнический образ жизни и строго соблюдали обет молчания.
Пробыв 25 лет монахом-картезианцем, святой Бруно так писал другу своей юности:
«Я веду жизнь отшельника, вдали от мирской суеты, на границе Калабрии, со своими братьями по вере, многие из которых – весьма ученые люди… Никакие слова не могут описать этого места – спокойствие и прозрачность воздуха… горы, полого возвышающиеся над тенистыми долинами с их многочисленными речками, источниками и ручьями, обильно политыми садами и плодоносными деревьями. Но стоит ли мне тратить время на описание этих красот? Наслаждение ума и духа человеческого гораздо полезнее всех этих
