Смерть двух дорогих для него людей ввергла Джалал ад- дина в глубокую меланхолию; в этот период душевных исканий и молитв он принял решение в память о погибших основать орден маулавийа. Для братьев ордена он придумал особую одежду, которую они носили в знак траура по погибшим, – широкую накидку, куртку, длинную рубаху без рукавов, пояс и высокий головной убор из белого войлока.
В новый орден мог вступить любой мужчина, чье поведение не выходило за рамки приличий, кто выдерживал испытательный срок– 1001 ночь службы беспрерывно, а также кто был готов посвятить остаток жизни идее достижения единства своей души с душой Аллаха. Такое единство следовало достигать посредством мистических танцев под музыку оркестра из пяти инструментов: тростниковой флейты, цитры, тамбурина, барабана и ребека.
Поскольку использование музыки при отправлении религиозных церемоний противоречит канонам ислама, тот факт, что Джалал ад-дин нарушал эти каноны, иногда объясняют влиянием христианства. Действительно, вполне вероятно, что какая-то услышанная в детстве мелодия – возможно, во время службы в греческой православной церкви или у католиков – произвела на него неизгладимое впечатление. Как бы то ни было, в музыке Джалал ад-дина вообще нет ничего христианского или такого, что напоминало бы о Западе, – она отличается типично тюркскими ритмами и обладает таким невероятным и непреодолимым очарованием, что ни одному мусульманину никогда не приходило в голову отказаться от ее использования.
В основе танца лежали движения по кругу, символизирующие ход небесных сфер и выражающие эмоции суфия в тот момент, когда его душа переполняется любовью ко Всемогущему. Состояние экстаза, необходимое для слияния души с небесами, достигалось путем быстрого вращения танцующего вокруг своей оси, при этом левой пяткой он опирался о землю, руки вытягивал вперед, а голову запрокидывал; во время танца он не нарушал строя в круге, по которому, двигаясь один за другим, танцевали его единомышленники – не выходил за его пределы и не покидал своего места. Каждый дервиш, двигаясь все быстрее и быстрее в ритме музыки, произносил такие слова: «Нет Бога, кроме Истинного Бога! О Господи! О Боже! О справедливый Бог! О живой Бог! О Боже Всевидящий!» – и так далее до тех пор, пока не впадал в состояние полного экстаза и не воспарял к Богу.
Считалось, что дервиши ордена маулавийа получали духовную энергию благодаря своему умению воспарять. Возможно, именно поэтому они отказывались признавать над собой любую другую власть, кроме власти Аллаха и главы их ордена. Султан не возражал против этого и подарил Джалал ад-дину участок земли в Конье для строительства монастыря. Многие богатые анатолийцы, в том числе и имевшие свои семьи, поторопились вступить в новое братство, и вскоре по всей Малой Азии на землях, пожалованных вакфом, или высшей религиозной властью, появились монастыри маулавийа.
Джалал ад-дина считали святым уже при жизни, святым он остался и для последующих поколений. За единственным исключением – в случае с его любимым учеником Гюсам ад-дином Челеби, возглавившим орден сразу же после смерти Джалал ад-дина, руководство братством всегда оставалось в руках его потомков. После кончины Гюсам-ад-дина главой ордена стал единственный оставшийся в живых сын Джалал ад-дина Валад (он умер в 1312 году). Валад внушал такое уважение, что, говоря о нем, и в наши дни его обычно называют султаном Валадом. Он в полной мере заслужил такое отношение, ибо был и умелым руководителем, и талантливым писателем, – с точки зрения современников, его мистическая месневи «Рабаб-нама» лишь немного уступала фундаментальному труду его отца. Читатели любили и его замечательные стихи, которые он писал на разговорном греческом языке, используя при этом арабские буквы.
После смерти Валада руководство орденом перешло к его потомкам, возглавлявшим братство вплоть до 1925 года, когда Мустафа Кемаль, наряду с прочими орденами дервишей, распустил и маулавийа. Тогда здание в Конье – колыбель братства – вместе с усыпальницами его руководителей было передано Управлению музеев Турции.
Помимо сборника стихотворений, другие крупные произведения Джалал ад-дина – лекции, письма или максимы, представлявшие собой сочетание религиозных и философских идей, выраженных в поэтической форме, – были созданы для дервишей маулавийа. Замысел для самого значительного из них – «Матнави- и-манави», или «Духовного месневи» – предложил Джалал ад-дину его любимый ученик Гюсам ад-дин, которому он продиктовал все огромное сочинение, законченное прямо перед его кончиной 17 декабря 1273 года. В определенной степени это произведение следует традициям литературы религизного и духовного характера; текст, состоящий из более чем 40 тысяч рифмованных двустиший, дополнен комментариями к Корану и цитатами из проповедей Пророка, его очень оживляют многочисленные шутки и забавные короткие рассказики. Поэма имела колоссальный успех, она заняла достойное место среди основных религиозных сочинений суфистов. Как предполагалось, тщательное изучение текста должно было дать читателю ощущение вечного блаженства.
После монгольского вторжения Джалал ад-дин начал писать на тюркском в надежде, что использование разговорного языка поможет поднять дух соотечественников и укрепит у них чувство национального единства. Его примеру последовали другие, менее заметные авторы, это новшество приветствовал и султан, хотя в государственных учреждениях тюркский стал использоваться только с 1327 года, когда в Конье обосновалась династия Караманоглу. Нововведение столкнулось с ожесточенным сопротивлением писцов, и прежде, чем удалось восстановить порядок, некоторых из них даже пришлось казнить. Выбор тюркского языка в качестве официального сказался и на школьных учителях: их обязали учить детей письму со значительно отличающейся от привычной графикой. Семейство Караманоглу так хотело осуществить языковую реформу, что они поручили тюркскому поэту Хоче Даххани, уроженцу Хорасана, говорившему на том же диалекте тюркского, что и сельджуки, перевести на тюркский язык «Шахнаме». Его перевод до такой степени совершенен и лишен недостатков, что есть все основания считать, что с детства он воспитывался на эпосе древних огузов, для нас полностью утраченном. Таким образом, благодаря занятой братьями ордена маулавийа из Коньи позиции по отношению к монголам для будущих поколений тюрок сохранилась хотя бы частица духовной жизни сельджуков.
Благородная красота каллиграфии Сельджукидов, возможно, тоже способствовала сохранению литературной традиции во времена монгольской оккупации и в последовавший за ней период правления бейликов. Она донесла до потомков удивительный рисунок, который появился у кочевников как клеймо, затем у огузов стал эмблемой и в конце концов у султанов Оттоманской Турции превратился в вензель-монограмму или прием каллиграфии. Его название – тугра – не изменялось на протяжении веков. Персидский султан Малик-шах, вероятно, первым использовал старинный узор для своего герба, поручив это поэту и каллиграфу Мулайид ал-Дину Фахр ал-Куттабу, сменившему Низама ал- Мулька на посту визиря. Визирю удалось решить задачу настолько успешно, что идею использовать рисунок в качестве герба подхватили правители других стран ислама, а первыми примеру сельджуков последовали египетские мамлюки. В Малой Азии при дворе была создана специальная должность тугра чекмет – мастера тугры, в его обязанности входил контроль за наличием свободных участков прямоугольной формы на специально оставленном для этой цели пустом месте сверху каждого государственного документа; позже писцы изображали на них тугру, рисунок которой у каждого султана варьировался. Вскоре ни один государственный документ не приобретал законную силу до тех пор, пока на нем не была нарисована такая эмблема.
В основном рисунок тугры оставался неизменным. Он настолько необычен, что одни видят в нем силуэт скачущего коня, а другие птицу. Лингвисты склоняются к мнению вторых потому, что они ассоциируют слово «тугра» с названием мифической птицы, изображенной на штандартах тюркских каганов раннего периода. В определенной степени эту точку зрения подтверждает и «Шахнаме», где говорится о том, что «хакан подарил Бахрам-Гуру птицу»; эту цитату специалисты по восточной геральдике склонны считать указанием на наличие непосредственной связи с рисунком герба. Как бы то ни было, тугра остается одним из самых замечательных из когда-либо изобретенных приемов каллиграфии, и очень жаль, что до нашего времени не дошел ни один образец тугры эпохи Сельджукидов.
Глава 5
ПОВСЕДНЕВНОЕ ИСКУССТВО
Порадовать сердце печального, облегчить страдания больного – это уже награда.
