Эдгар проснулся, когда его окликнули по имени, — это был мужской голос. Он повернулся. Рядом с ним сидел доктор Кэррол.
— Мистер Дрейк, сегодня вы выглядите получше.
— Да, мне тоже так кажется. Мне гораздо лучше.
— Что ж, я рад. Последняя ночь была ужасной. Даже я начал волноваться... а я видел бессчетное количество больных малярией.
— Я ничего не помню. Помню только, что видел вас и Кхин Мио, и мисс Ма.
— Кхин Мио здесь не было. Вероятно, это было в бреду.
Эдгар поднял глаза. Доктор внимательно разглядывал его, с лицом строгим и невыразительным.
— Да, скорее всего, бред, — сказал Эдгар, повернулся и снова заснул.
В последующие дни лихорадка возвращалась еще несколько раз, но приступы были уже не такими сильными и страшные видения больше не мучили Эдгара. Мисс Ма покинула пост у его постели, чтобы заниматься пациентами в больнице, но время от времени заходила проведать его. Она приносила ему фрукты, рис и суп, который пахнул имбирем и от которого он потел и дрожал, когда она обмахивала его веером. Однажды она пришла с ножницами, чтобы подстричь его. Доктор пояснил, будто шаны верят, что это помогает победить болезнь.
Эдгар начал понемногу вставать. Он сильно похудел, одежда стала висеть на его долговязой фигуре еще свободнее, чем это было обычно. По большей части он теперь отдыхал на террасе, глядя на реку. Доктор пригласил музыканта сыграть для него на шанской флейте, Эдгар сидел в постели под москитной сеткой и слушал музыку.
Однажды ночью, когда он пребывал в одиночестве, ему послышались звуки фортепиано, которые летели над лагерем. Ему показалось вначале, что это Шопен, но мелодия изменилась, ускользая. Это была какая-то печальная песнь, какой он никогда раньше не слышал.
К нему вернулся румянец, он снова завтракал и обедал с доктором. Доктор расспрашивал его о Кэтрин, и Эдгар рассказал ему, как они познакомились. Но чаще он слушал. Это были истории о войне, об обычаях шанов, о монахах с волшебными способностями, о людях, которые плавают в лодках, гребя вместо весел собственными ногами. Кэррол сказал ему, что отослал описание нового цветка в Линнеевское общество и что начал переводить на шанский «Одиссею» Гомера:
— Это моя любимая книга, мистер Дрейк, она — одна из тех, которая имеет для меня очень личное значение.
Он переводил ее для шанского сказителя, который попросил его рассказать легенду — «из тех, что рассказывают по ночам у лагерных костров».
— Я добрался до песни Демодока. Не знаю, помните ли вы ее. Он поет о разграблении Трои, и Одиссей, великий воин, плачет, «как плачут женщины».
Однажды ночью они отправились слушать музыкантов — там были ударные, цимбалы, арфы и флейты, переплетающие свои звуки, как сплетаются ветви в джунглях. Там они оставались допоздна. Вернувшись к себе, Эдгар вышел на террасу, чтобы послушать эту музыку еще.
Через несколько дней доктор спросил его:
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. А почему вы сейчас об этом спросили?
— Мне нужно снова уехать. Это должно занять дня два. Кхин Мио останется здесь. Вам не придется скучать в одиночестве.
Доктор не сказал Эдгару, куда едет, и Эдгар не видел, когда он уехал. На следующее утро он встал и отправился к реке посмотреть на рыбаков. Он остановился посреди цветущего кустарника и смотрел, как пчелы перелетают от одного цветка к другому. Потом Эдгар поиграл немного в футбол с ребятишками, но быстро утомился и вернулся к себе. Сев на террасе, он смотрел на реку и следил, как катится по небу солнце. Через некоторое время повар принес ему ланч — бульон со сладкой лапшой и поджаренными хрустящими кусочками чеснока. «Кин ваан», — сказал он, попробовав, на что повар улыбнулся.
Наступила ночь. Эдгар заснул сладким сном, и ему снилось, что он танцует на каком-то местном празднике. Крестьяне играли на загадочных инструментах, он двигался, словно в вальсе, но рядом с ним никого не было, он танцевал один.
На следующий день Эдгар решил наконец написать Кэтрин. Его начали мучить новые сомнения — что если военные сообщат ей, что он покинул Мандалай? Но он успокаивал себя тем, что явное отсутствие интереса, которое они проявляли к ней до его отъезда, — которое тогда, кстати, раздражало его, — означает, что, скорее всего, они и теперь вряд ли будут поддерживать с ней контакт.
Эдгар достал бумагу и перо и написал ее имя. Затем он начал описывать Маэ Луин, но остановился после нескольких строк. Ему хотелось описать деревню за горой, но он понял, что видел ее лишь издали. На улице все еще было прохладно. «Хорошее время для прогулки, — подумал он, — физические упражнения будут мне полезны». Он надел шляпу и, невзирая на жару, жилет, который обычно надевал, отправляясь на прогулку в Англии, и спустился к центру лагеря.
По поляне от реки шли две женщины с корзинами белья, одна несла свою ношу на бедре, другая — водрузив на верхушку тюрбана. Эдгар пошел следом за ними по узкой тропке, которая ныряла в лес и затем поднималась вверх по гребню горы. В тишине женщины услышали его шаги, повернулись и засмеялись, что-то шепотом говоря друг другу. Он коснулся шляпы. Деревья расступились, и женщины начали подниматься по крутому склону к вершине горы, за которой лежала их деревня. Эдгар следовал за ними. Когда они вошли в деревню, они снова обернулись и засмеялись, а он снова коснулся своей шляпы.
Рядами шли дома на сваях. У одного из них женщина, которая была постарше, присела у дверей, узорчатая ткань платья натянулась на коленях. Пара тощих свиней спали в тени, похрюкивая и покручивая хвостами во сне. Женщина курила сигару толщиной с собственное запястье. Эдгар поздоровался с ней.
— Добрый день, — сказал он. Она неторопливо вынула сигару изо рта, зажав ее между скрюченными и усеянными кольцами средним и безымянным пальцами. Он почти ждал, что она заворчит на него, как старая гоблинша, но ее лицо неожиданно расплылось в широкой беззубой улыбке, десны у нее все были в пятнах от бетеля и табака. Лицо покрывала густая сеть татуировок, нанесенных нечеткими линиями, как у мужчин, а сотнями крошечных точек — узор напомнил Эдгару доску для криббиджа. Позже он узнал, что она вовсе не шанка, а чинка — представительница народа, живущего западнее шанов, и это можно было прочесть по ее раскраске.
— До свидания, мадам, — сказал Эдгар, и она вернула сигару обратно в рот и глубоко затянулась, втягивая в себя морщинистые щеки. Эдгар снова подумал о навязчивой лондонской рекламе: «
Эдгар продолжал свой путь. Он миновал маленькие сухие поля, лоскутками теснившиеся на горных террасах. Из-за засухи сезон посадки только начинался, и вскопанная земля здесь лежала твердыми сухими комками. Дома были расположены на разной высоте друг от друга, они были похожи на строения в форте: стены у них были сделаны также из сплетенных бамбуковых полос, образующих геометрические фигуры. Он брел по пустынной дороге, если не считать мелькающих там и тут пыльных ребятишек, которые держались небольшими группками. Да и в домах было много народу. Было настолько жарко, что даже лучшие предсказатели не осмелились бы предположить, что сегодня над Шанским плато может пролиться дождь. Мужчины и женщины беседовали в тени, прячась от жары, и удивлялись, зачем это англичанин разгуливает под таким солнцем.
Из одного дома послышался звон, и Эдгар остановился посмотреть, что это. Двое мужчин в свободных синих брюках, без рубах, стучали молотками по металлу. Эдгар слышал, что шаны славятся как искусные кузнецы. На рынке в Мандалае Нэш-Бернэм показывал ему ножи, выкованные шанами. «Интересно, где они берут металл?» — подумал он и присмотрелся внимательнее. Один кузнец держал на наковальне, помогая себе пальцами ног, железнодорожный костыль и стучал по нему молотком. «Не стройте железные дороги в краю голодных кузнецов», — подумал Эдгар. Эта фраза показалась ему забавной, похожей на афоризм.
Мимо по дороге прошли двое мужчин. На одном была гигантская широкополая шляпа наподобие тех,
