Проблема поднята на философскую высоту: «.вопрос о взаимосвязи нравственности и знания волновал человека с тех пор, как были созданы первые этические системы и появились задатки науки». Осмысляется и опыт «китайского мудреца» Лаоцзы, который выводил нравственность из свойств ума, накопившего знания. И опыт «мудрейшего из мудрых» Сократа, который считал, что «зло есть результат незнания». И опыт буддизма, признававшего одним из трех главных ядов - невежество. Опыт христианской культуры, опыт ученых-атеистов, опыт в самом широком плане в сопоставлении с фактом невежества ученых-мутантов, забывших об этике, подкрепляется и конкретными примерами, парадоксальность которых доводит ситуацию до абсурда: «Представить, что Ньютон обобрал монетный двор, которым руководил, невозможно. Менделеев не мог брать взятки на экзаменах.» и т. д.
В эссе всего шесть абзацев. Но на четвертом резко обрывается эссеистическая обращенность в высокую философскую сферу. Предлагается (в двух последних абзацах) открытая публицистически- резонерская программа действий. Автор пишет, что вина за нравственный упадок лежит не только на интеллигенции, потому что «наука, образование, культура оказались на обочине внимания общества, бизнеса и государства».
И снова - парадоксальная концовка, которая обрывает разумные рассуждения: «Но если наука все ближе к криминалу, то, может быть, преступники спасут науку?»
Перепады ритма создают иллюзию спонтанности. Да и последний риторический вопрос, спроецированный на заголовок-эссему - «Ученые-разбойники», усиливает разоблачительный эффект «жанра-гибрида», своеобразного сплава эссе и фельетона. И это еще один вариант публицистического текста с элементами эссе.
После всего сказанного возникает резонный вопрос: а есть ли вообще обратная связь «читатель - автор» в новых формах публицистики? В документальной системе отношения между автором и читателем складываются как между реально существующими личностями. Возможности взаимопонимания материализованы в самом тексте, а «сотворчество» рассчитано не на «множественность» прочтений и толкований, а на «однозначность» как максимальную приближенность читательского восприятия к авторской интерпретации. Социально значимый текст должен быть прочитан в соответствии с авторским замыслом.
Форма выражения в публицистическом тексте с элементами эссе меняется, увлекая за собой и втягивая автора в новые отношения с читателем. Жанр самовыражения, конечно, не несет в своей структуре установку на читателя. Но, самовыражаясь, автор должен считаться с эпохой и условиями собственной жизни. Эссе прочитают, и жанр подскажет читателю модель восприятия текста. Услышать личное, свободное, откровенно высказанное мнение? Да, интересно. Вникать в заворот мыслей, в которых запутался сам автор и безуспешно пытается распутать их? Нет, не интересно. А ключ к прочтению эссе - у того же М. Монтеня: «Мое мнение о них (о вещах. - Л.К.) не есть мера самих вещей, оно лишь должно разъяснить, в какой мере я вижу эти вещи»[154].
Для самих авторов это очень важно - не нарушить право читателя на невмешательство во внутренний мир. Хосе Ортега-и-Гассет объясняет, что даже доктрины, которые являются научными убеждениями для автора, не должны претендовать на восприятие читателем как истины. Эссеист, по его мнению, лишь предлагает допустимые новые взгляды на вещи и приглашает читателя исследовать их самому, проверить своим опытом, действительно ли эти новые взгляды на вещи являются плодотворными, и он, наконец, в благодарность за свой внутренний и искренний поиск убедится в их правоте или ошибочности[155]. Деликатные и уважительные отношения «автор - читатель» - своеобразный знак качества эссе. Во все времена.
Так должно быть. Хотелось бы, чтобы так было. Однако не всегда получается. Читатель не всегда получает то, чего ждет от автора. И в стилистике текста такой нереализованный эффект называется «обманутым ожиданием». Итак, о том, когда эссеизация авторского «я» не оправдана.
Самый распространенный вариант хорошо известен: приспособление всех форм авторской публицистики «под эссеистику». Эссеизация позиции автора в современной публицистике сама по себе вызывает жанровые сдвиги, которые видны на газетной полосе любого издания. В меру сил, таланта и эрудиции авторы пытаются эссеизировать практически любой жанр, не задумываясь о результате. Это стремление «очеловечить» текст приводит к видоизменению традиционных жанров, разрушает их границы и вносит сумятицу в голову самих авторов.
Абсолютное большинство материалов авторских колонок в самых разных газетах «косят», да простят меня за молодежное арго, но оно в нашем случае точно отражает суть явления, под эссе. Разнузданный стиль, языковая свобода, понимаемая как вседозволенность, порождают жанровый хаос на газетной полосе. Впечатление усиливается бурным потоком рубрик разового употребления, подрубрик и всяких разных «флажков». Беру три номера «Известий» - за 18, 21 и 22 августа 2006 года: «Проверка слуха», «Арест», «Шок», «Противостояние», «Прокат», «Детство золотое», «Провокация», «Импорт», «Бедствие» и т. д.
Пассаж о рубриках - это так, к слову. Они не предваряют эссеистические размышления. Но есть в одном из номеров такие, которые предваряют, хотя и не оправдывают ожиданий. Авторская колонка под рубрикой «Просто жить с.» - собственность О. Бакушин- ской. Стилистика рубрики настраивает читателя на разговор о будничных, бытовых вещах и событиях. Вот и здесь: «Осторожно, двери закрываются» («Известия», 22 августа 2006 г.), где речь шла не о естественном страхе человека перед закрытой дверью тюрьмы, больницы, райотдела милиции, дома престарелых, сумасшедшего дома или вагона метро.
Нет, закрытая дверь - это метафора. Образ нашего закрытого общества, где человек беззащитен перед произволом и насилием. А все закрытые двери перечисленных заведений - лишь примеры. Тема актуальнейшая, а что предлагает автор в своем публицистическом финале? Читаем: «Не пора ли что-то менять в механизме? Впрочем, понятно, что пора. Так, может, начать?»
Что менять и в каком механизме, из текста вычитать невозможно. Может быть, открыть на всеобщее обозрение двери тюрем, сумасшедших домов, больниц и т. д.? Автор сам считает, что делать этого не следует. Но как же тогда понять глубокомысленную смелость и неоправданный пафос автора «начать менять»? Просто бессмыслица какая-то. В стилистике декодирования это называется эффектом обманутого ожидания.
О стилистических функциях «обманутого ожидания» читателя писали многие (Р. Якобсон, М. Риффатер, И.В. Арнольд и др.). Явление сложное, связанное с непредсказуемостью восприятия прочитанного текста. Но в данной работе мы не говорим о нарушении стилистических норм, норм сочетаемости слов и т. д. Говорим только о нарушении жанровых норм: публицистический текст должен быть организован так, чтобы исключить свободное толкование.
И какие бы лихие и яркие заголовки ни увенчивали кручение мысли автора в любой авторской колонке, коих развелось несметное количество, заявка на продуктивное общение с читателем должна быть реализована в стилистическом единстве текста и подчинении четкой коммуникативной цели. Интересно, что сама О. Бакушинская считает свои материалы «короткими комментариями» (Чума на оба ваших домика // «Известия». 10 октября 2006 г.). А в колонке «Пока красный петух не клюнет (Известия. 22 сентября 2006 г.) - о беспомощности рядового человека перед пожаром в его доме, бытовая тема и соответствующая ей стилистика текста неожиданно обретают достаточно странный - в форме P.S. - шуточный финал: «С большим удовольствием я не только опубликовала бы ее (колонку. - Л.К.) в газете, но и нацарапала бы гвоздем. Половину на капотах машин, которые паркуются на нашем тротуаре, половину - на полированном столе ховринского префекта. Вдруг подействует, а пятнадцать суток за хулиганство всяко лучше, чем вечность на кладбище».
Шутка и ирония вовсе не противопоказаны публицистике. Но не «легкость мысли» в форме шутки. Заигрывание автора с читателем не сближает их, не делает такую «публицистику» доходчивее и яснее, а превращает весь текст на важную тему в пустышку.
Дело порой доходит и до откровенных глупостей. О том, что руководители одного из телеканалов передвинули время детской передачи с привычного на более позднее и неудобное, рассказывается под той же рубрикой «Жизнь с.» все той же О. Бакушинской - «Спокойной поздней ночи, малыши!» (Известия. 5 октября 2006 г.). Повод для выступления бесспорен. Тональность и избранная автором стилистика не продуманы и потому вызывают много вопросов. К чему, скажем, этот пафос: «.дети должны это терпеть и не хныкать. И они стерпят, потому что всегда лишены права голоса».
