повстречать.
— Но ведь… Ретт не верил в справедливость Дела…
— Зато никогда не мог устоять перед возможностью сделать красивый жест, — Раванель с некоторым удивлением посмотрел на Скарлетт, — Разве вы его знали?
Знала? Знала ли она его? А действительно, разве она его знала? Но… Ретт Батлер мертв? Как мог он погибнуть!
— Ну вот, я вас расстроил… Простите.
Мысли Скарлетт смешались. На что она надеялась? Само собой разумелось, что она увидит его снова и что всезнающая насмешливая улыбка Ретта выведет ее из себя. Скарлетт закусила губу, чтобы не расплакаться. Его больше нет?
И те редкие моменты, когда они с Реттом понимали друг друга, тоже никогда не повторятся?
— Где… где он похоронен?
— Федералы помечали могилы только своих солдат.
А наших просто выбрасывали в океан.
Безнадежность охватила молодую женщину, и она опустилась на пень от некогда самого большого каштана в Таре. И что теперь? Она лишь повторила:
— Ретт Батлер… мертв?
Эндрю Раванель принялся утешать ее: вполне возможно, что Ретт не погиб вместе с остальными, Ретт — сущая кошка, у него должно быть девять жизней…
Но Скарлетт не могла более выносить его присутствие.
— Сэр, прошу вас вспомнить, что я — миссис Чарльз Гамильтон, почтенная вдова. Я отклоняю ваше унизительное приглашение. Даже не знаю, как подобное могло прийти вам в голову. А теперь, сэр, вам пора отправляться дальше. Вы совершенно определенно выразили свои намерения. Вам нельзя оставаться в Таре.
Эндрю тихо проговорил:
— Когда-то давно я тоже его любил.
— Любили Ретта Батлера? Этого наглого, самодовольного, всегда готового уколоть… Разве такого человека вообще можно любить?
— Если вам угодно.
Эндрю Раванель взгромоздился на своего ослика и уехал.
Солнце скрылось за облаками.
Скарлетт чувствовала себя совершенно беспомощной. Господи, как же хотелось лечь и уснуть.
Но женщина выпрямилась и пошла к картофельным грядкам. Они с Порком накопают клубней. А потом она найдет где-нибудь еще проростков.
И только после этого расскажет Мелани о Ретте. Мелли он всегда нравился.
Глава 25
ПЛАНТАЦИЯ В НИЗИНАХ
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Полугодом позже по дороге вдоль реки Эшли скакал всадник, верхом на вороном жеребце той породы, которой Низины прежде так славились. Всадник обладал небрежной грацией аристократа. Во время войны бесчисленные могилы были устланы костями людей, подобных ему, а скелеты их прекрасных скакунов белели на полях и в персиковых садах объединенной страны.
Год назад по этой дороге прокатилась армия генерала Шермана. Предостерегающими перстами торчали из-за придорожного бурьяна сожженные трубы. Вон от того поваленного столба дорога вела к руинам дома, где вырос Генри Кершо. А на том обуглившемся дубе были подвешены качели, на которых так любила раскачиваться маленькая Шарлотта Фишер, крича: «Выше! Выше! Толкните еще выше!» Заросшая аллея вела к сожженному особняку, где умерла мать Эдгара Пурьера.
При виде приближающегося всадника в кусты шмыгнули две тощие дворняги.
Подъехав к реке, за которой начиналась Броутонская плантация, Ретт Батлер снял сапоги, носки и брюки. Сапоги он привязал к седлу, а штанинами брюк завязал жеребцу глаза, прежде чем направить его в мутную реку.
Конь переплыл реку и взобрался на главную дамбу Броутона, где Ретт оделся.
Дамбу покрывала ежевичная поросль, а рисовые чеки превратились в мелкие лужи; болотные курочки, покрикивая, спешили ретироваться от вторгшегося в их владения чужака.
Через давно не стриженные кусты самшита, окаймляющие Броутонскую аллею, протоптали тропки олени и кабаны.
На разворотную подъездную дорогу выходил кирпичный фасад дома в подпалинах от пожара. Окна без стекол глядели, словно пустые глазницы черепа. Парадная дверь стояла нараспашку. Среди мебели, вытащенной наружу и не преданной огню, Ретт узнал пюпитр орехового дерева, на котором всегда лежала семейная Библия Батлеров.
Вокруг алых трубочек лианы, уже начавшей заплетать площадку, вились колибри.
Через заросли Ретт вышел на пригорок, откуда окинул людные места прощальным взором двадцать пять лет назад. Хранившийся в памяти образ правильной сетки плодоносящих рисовых полей наложился на картину разорения с прорванными дамбами и засоленными чеками, где вряд ли теперь удастся вырастить что-то путное.
— Да, красиво тут было, — пробормотал Ретт.
Из-за спины отозвался дрожащий голос:
— Еще как, сэр. Но масса и мистрис Батлер больше никого не принимают.
Глаза старого негра, опиравшегося на суковатую трость, были подернуты белой пленкой.
— Доброе утро, дядюшка Соломон, — сказал Ретт.
— Молодой господин? Это вы? — Пальцы старого негра пробежали по лицу Ретта, — А до нас дошла весть, что вас убили… Слава тебе, Господи! Как вы поживаете, молодой господин? Вас не было дома в такие времена!
Ретт пожелал увидеть родителей, если они еще живы.
— О да, масса и мистрис живы, — Соломон понизил голос.
— У массы Лэнгстона белая чума[42]. Он совсем высох. Все наши негры сбежали. Геркулес вместе с Суди тоже отправились в город. Геркулес заявил, что не будет больше работать на Батлеров, — Нижняя губа старика задрожала от возмущения, — Этот ниггер совсем занесся! Вот я родился в Броутоне, прожил тут всю жизнь и хочу, чтобы меня похоронили на Броутонской плантации.
— Хорошо, дядюшка. Значит, мои родители в городе?
— Городской дом разнесло в щепы. А ведь какой был красивый дом, лучше не сыскать! Негры на рынке даже звали меня «мистер Соломон», потому что я был из этого дома… Господин и госпожа живут теперь с управляющим Уотлингом.
— С Уотлингом?
— Вас так долго не было, масса Ретт! И какие это были времена! Масса Лэнгстон сказал, что больше никуда не двинется из Броутона. Их навещает ваша сестра с мужем. Мисс Розмари хотела бы, чтоб масса Лэнгстон и мистрис Лизабет переехали к ним. Но ведь вы знаете, какой масса Лэнгстон.
— Дядюшка, Джон Хейнз, погиб. Погиб на войне.
— Она не с мистером Хейнзом. С полковником Раванелем, вторым своим мужем.
— Эндрю Раванелем?
— Да, сэр. Парнишкой старого Джека. Говорят, он был героем на войне, но тут я не знаю.
— Эндрю Раванель?..
— Все женщины выходят замуж. Сегодня вдова — завтра снова жена, а еще через день она уже
