Один ленивый, полный чувственных наслаждений день сливался с другим. Скарлетт со времен юности так беззастенчиво не делали комплименты. Несмотря на ее замужний статус, то один, то другой джентльмен-креол прозрачно намекал, что не прочь был бы шагнуть за грань слов восхищения. Ретта эти заигрывания ничуть не смущали, но он никогда не оставлял жену наедине с другими мужчинами.
В Новом Орлеане лишь подмигивали в ответ на поведение, которое в Атланте дало бы пищу для пересудов на многие дни. Скарлетт могла тут напиваться допьяна. Могла играть в девятку. И флиртовать столь отчаянно, что атлантские кумушки сочли бы ее манеру общения совершенно неприличной.
На воскресной службе в соборе Святого Людовика Ретт наклонился к супруге и шепнул на ухо столь непристойную шутку, что Скарлетт даже закашлялась. В самые торжественные минуты Ретт шутил, а посреди веселья оставался невозмутимым. Законотворчество саквояжников в Луизиане приводило его в восторг, он высказывал хвалы каждой руной норме и восхищался продажностью, будто царившее здесь безумие было естественным состоянием вещей.
Скарлетт обожала креольскую кухню. Как-то за обедом в ресторане у Антуана, когда она подцепила последнюю оставшуюся на тарелке Ретта устрицу, он предупредил:
Если ты растолстеешь, придется завести любовницу-креолку.
Скарлетт поискала глазами официанта.
— Закажем еще лангустов!
Ретт протянул через стол руку и погладил большим пальцем нежную перепонку между указательным и большим пальцами Скарлетт.
И та хрипло сказала:
— Больше не хочу. Скорее, Ретт. Давай вернемся в гостиницу.
Однажды Ретт нанял фаэтон покататься по дамбе возле речки, где с пароходов, пришедших по Миссисипи, все перегружали на морские суда. Поскольку федералы захватили Новый Орлеан в самом начале войны, город не был разрушен обстрелом и теперь стал самым оживленным из всех портов Юга. Грузчики, иммигранты из Ирландии, довольствовались платой в пятьдесят центов за двенадцатичасовой рабочий день. Они обитали в лачугах неподалеку от речного вала с изможденными женами и множеством крикливых грязных ребятишек. Неожиданно услышав речь с таким же акцентом, как и у отца, Скарлетт сжала руку Ретта.
— В чем дело, любовь моя?
— Обещай мне!.. О, прошу, обещай, что я никогда больше не стану бедна!
По принятому в Новом Орлеане обычаю они ужинали поздно, а затем посещали разнообразные балы: открытые и званые, костюмированные и балы-маскарады. Или же отправлялись играть в клуб «Бостон» (именованному так во все не в честь города янки, а по названию популярной карточной игры). Разобравшись с безиком[53], Скарлетт выигрывала намного больше, чем проигрывала.
Как-то вечером, когда она выиграла несколько партий кряду, Ретт потребовал без промедления покинуть клуб.
В кебе Скарлетт дала волю гневу.
— Мне было весело! Я выигрывала! Ты не желаешь, чтобы у меня были свои деньги?
— Дорогая, для тебя деньги значат намного больше, чем для меня.
— Ты хочешь полностью владеть мною!
— Дело в том, что для джентльменов, чьи карманы ты опустошала, деньги еще важнее, чем для тебя. Мне эти господа хорошо знакомы. И не один год.
Скарлетт тряхнула головой.
— А к чему мне о них печься?
— Тебе ни к чему, а я должен. Поскольку они не могут вызвать леди на дуэль, им придется вызвать ее спутника. На рассвете у реки обычно холодно и сыро, и мне бы не хотелось простудиться.
Безмятежное счастье Скарлетт омрачало лишь одно небольшое облачко. Это был молодой человек, одевавшийся очень скромно, в платье темных тонов, наподобие старшего клерка какой-нибудь конторы. Обычно он стоял со сложенными на груди руками в вестибюле гостиницы, прислонившись к колонне, или сидел в кресле, просматривая газету. Иногда болтал со швейцаром, как со старым знакомым.
Каждый раз, уходя из «Сент-Луиса» и возвращаясь обратно, они неизменно заставали молодого человека в вестибюле. Он посещал те же рестораны, что и они.
— Кто этот юноша? — шепотом спросила Скарлетт, — Вчера вечером он был в клубе «Бостон». Почему он за нами следит?
— Не обращай внимания, дорогая, — ответил Ретт, — Ему кажется, что между нами существуют неулаженные обиды.
— Какие обиды? Кто он такой?
— Очень мило с твоей стороны беспокоиться обо мне, — отозвался Ретт, — Но, право, не стоит.
— Беспокоиться о тебе? — фыркнула Скарлетт, — Вот еще! Ты прекрасно можешь сам о себе позаботиться!
И все же тот молодой человек являл собой досадное облачко.
Получившие немалые доходы при правительстве Реконструкции, жители Нового Орлеана строили себе дома там, где прежде располагались сады и огороды. Новые особняки выходили на улицы, где муниципальные экипажи утопали в грязи по ступицы колес. Недостроенные здания окружали кучи досок (по мнению Скарлетт, сильно уступавших качеством сосне из Джорджии), и до самой темноты оттуда доносился стук молотков.
Капитана Батлера и его прекрасную супругу пригласили на празднества, где среди торговцев хлопком и владельцев речных пароходов попадались люди с непроницаемыми лицами, чей смех не отражался в глазах. В одежде они держались кричаще-ярких тонов и вели разговор о Кубе и Никарагуа так, словно только что оттуда прибыли, а завтра двинутся в обратный путь. Их женщины были слишком молоды и красивы, одеты чрезмерно модно и не пытались скрыть своей скуки.
Эти неулыбчивые люди проявляли к Ретту больше почтения, чем друг к другу.
— Откуда они тебя знают?
— В прежние дни я имел с ними кое-какие дела.
В особняке на Туро-стрит, таком новеньком, что Скарлетт даже чувствовала запах не до конца просохшего обойного клея, пожилая женщина представилась:
— Меня зовут Туанетт Севьер, — Улыбка дамы была чарующе неискренней, — Севьер — моя девичья фамилия.
Предпочитаю не вспоминать о мужьях. А вы — Робийяр, не так ли? Вся в мать!
У Скарлетт пробежал по спине холодок.
Кожу Туанетт Севьер покрывали старческие пятна, а сквозь поредевшие седые волосы просвечивала розовая кожица. Перстни, унизывающие пальцы, браслеты и ожерелье свидетельствовали, что некогда эта дама была желанна.
— Мы с Эллен были первыми красавицами Саванны много лет назад. Хотя я знала возлюбленного Эллен, Филиппа, получше, чем твою мать.
Филипп! То самое имя, воспоминание о котором Скарлетт загнала поглубже. На смертном одре именно к Филиппу было обращено последнее слово, слетевшее с губ матери.
Слуга забрал пустой бокал и поставил перед Туанетт полный. Она мечтательно улыбалась.
Филипп!.. Огонь, что горит все ярче и горячее, пока не пожирает окружающее…
Скарлетт не желала больше слушать. Эллен О'Хара была изысканной леди, самой безупречной матерью… Она поднялась с места и сказала:
— Мама никогда о нем не говорила.
Не сомневаюсь. — Глаза старухи светились пониманием. Католики бывают разные, дорогая, а Эллен Робийяр принадлежала к тем, что себя не прощают.
Хотя в Новом Орлеане Скарлетт была счастлива, даже чересчур, ей не хватало ее лесопилок, интриг
