скульптору, который был тогда на пути Нового Искусства<, и> лик <Бакунина> он разкубил, образ его превратил в безобразие, как заволновались вы, какую атаку повели на Новое Искусство[58].
Тогда призвали вас, штрейкбрехеров, и стали делать образы, другими словами сказать, вас призвали, чтобы вы своим Искусством прикрыли наготу вождей, ибо они боятся ее и народу хотят показать себя, красотою платья-Искусства поразив его.
Ризами <художники> прикрыли священников и ризами вождей иных и обманули народ красотою, ибо под красотой скрыли лик действительности.
Ученые и художники, что из себя представляете тогда?
Новое Искусство оно новое потому, что оно беспредметно, по существу без-ликое и без-образное. Оно перестало обслуживать и вождей и попов, поэтому оно и объявлено абстрактным вождями и попами, но это малое обвинение, его еще обвиняют и в том, что оно не служит народу, классифицируя точнее — крестьянину и рабочему, не выражает его идей, быта и любимых им вождей.
Но оказывается, что сами вожди, заискивая перед народом, обожествляя его и в лепешку разбиваясь перед ним, обслуживают, прежде всего, свои идеи и стремятся доказать, что это идеи <народа>, а они только сапожники этого дела, неминуемого приведения к благу.
Таким образом, Искусство если не служит вождям, то это не значит, что оно не есть народное; народ, во-первых, не надо долго учить Искусству, он сам на 3/4 находится в Искусстве как таковом.
В обвинении в не служении народу нужно понимать не служение вождям, которые десять тысяч лет мотают этот народ по земному шару, потом на местах оседлости привязыв<ают> его за завтрубу <заводскую трубу>. Предусмотрены всякие блага в отличие от других, в которых предусматривают содержание инвалидов труда, страхуя их на случай поломки ног в этом бегстве к обетованной земле, так что народу совершенно нечего беспокоиться, за каждую поломанную кость будет заплачено.
Так некогда, заманив в автомобиль народ, шофер не может остановить мотор, мчится в дебри прогресса и культуры, и визжит народ и просит остановить, но, заболевший видением блаженной земли и будущего, шофер уже не в состоянии остановить авто, а образ правления все уходит и горизонт убегает, и Солнце, изображающее символ света, прогресса, остается недосягаемым символом, ибо, по существу, само Солнце вовсе не символизирует прогресс, каждый год <оно> воздвигает все новые березы, пальмы, туманы и дожди, что были и вчера, оно не двинулось никуда. Поэтому человек, обезумев, собирается дать новый путь Земле,
Но Земли нет, есть его вымысел и клевета, что существует Земля в мире, этой клевете, своему вымыслу, он может дать новый ход, это верно, он может разбить свой горизонт, но разбить мир не может, в нем нет ничего такого, что можно было бы разбить или уничтожить.
Отсюда можно сделать вывод, что для человека ничего не существует, кроме того, что создалось в его воображении; в воображении его создалась Земля, Солнце, горшки, пшеница и т. д. Это есть тот мир явлений, который создан воображением его разума, и когда наступает разрыв воображения с миром невоображаемым, тогда для него наступает смерть, исчезает воображаемый мир явлений, умерший человек для нас исчезает в небытии действительного, невоображаемого мира явлений — выбывает из взаимного контакта с людьми, но в действительности неразрывно продолжает быть в контакте с действительностью.
Воображаемый мир явлений человека, наоборот, всегда стремится к разрыву с действительностью, его воображения воинствующие, он строит свое воображаемое бытие, противопоставляя его действительности. Утопленник не противопоставляет ничего, наоборот, слияние его <с> действител<ьностью> становится с каждою секундою ближе и ближе, наступает единство мировое, чему противоречит всегда воображаемый мир. Поэтому мир воображаемый не есть мир как покой, а есть враждебность, воображаемое находится в движении целиком, хотя <человек> думает обратное, причину зла находит в необузданной стихии, видит в ней страш<ные> противоречия и становится против нее, не имея возможности победить действительность, ибо она ему не известна иначе, как через его воображение, а воображаемое нельзя считать за действительность, <потому->то все его желания победить ему неизвестный мир явлений останутся тщетными.
Потому что если и принято считать, что бытие оформляет сознание, то это оформительство только вообразительское. Оформляет сознание страх, ужас, боязнь быть раздавленным «слепой, безумной стихией», но этот страх возникает лишь только тогда, когда воображение начинает повышаться, эти повышения прогрессируют и доходят до такой степени, что уже общество считает этих людей с повышенной воображаемостью психически больными и опасными для себя.
У этих людей воображение доходит до реальных видений <галлюцинаций>, на которые они набрасываются, опасность их для общества становится потому, что они могут в каком-либо члене этого общества увидеть кошмарное явление, в котором человек с повышенным воображением может видеть для себя угрозу. Точно так<ими> же и стихийные явления видятся остальной части общества, которое принимает все меры к обеспечению своего воображательского состояния. Воображательское отсюда бытие и направляет сознание к той или другой форме орудий защиты.
Эти все орудия защиты, однако, не направлены исключительно к стихии природы, но и к самим людям. Возникают войны на «экономической почве», заболевания на идеологической почве. Часть людей в лике человека с новой идеологией видит ужас и угрозу для своего воображения, и они набрасываются друг на друга. Все равно как бы дети увидели в маске человека, которого никогда не видели. Испугаются.
Тоже и экономические войны на таких основаниях происходят. Из всех этих заболеваний люди пытаются выйти и усматривают, что единственным для этого выхода средством является свет (просвещение, очередное попадание пальцем в небо), который должен уничтожить всю тьму в мозгах человека. И вот изобретаются ракеты световые тысячелетиями (людьми, страдающими изобретениями), летят, загораются во тьме, но попасть в небо не могут, тьма их поглощает и покрывает все.
Конечно, на эти фейерверки бегут люди, вождь ведь волшебник, надуть ему детишек раз плюнуть, и дети, в восторге от блеска фейерверка, радуются, а вождь не зевает, показывает другой, еще лучший. И слышны голоса «темных детей»: «Покажи, зажги еще». Он не прочь, но только говорит: «Слушайте меня». И дети не успели оглянуться, как <он> уже обобрал их, «власть тьмы» всю взял себе, а им оставил фейерверк, но зато вождь-волшебник стал сильный, ибо вся власть тьмы у него, пришла ему в момент послушания; волшебник постепенно начинает эту темную власть освещать своими магическими цветами, светом придавая ей разные формы, и в его волшебной магии дети перестают быть детьми, он их пересоздал по образу своей магии и своего лика.
К этой работе волшебник-вождь, хитро укравший «власть тьмы», вызывает магической палочкой художников, духов и ученых, чтобы они прикрыли его воровскую деятельность, чтобы «власть тьмы» они замаскировали, задекорировали, чтобы ее никто не узнал, и дети не узнают и снова ищут своей власти. Но, увы, уже поздно.
Бог — вождь самый сильный над всеми духами, и все ему подчинено, и дух Искусства, и дух науки. Ограбив людей, «власть тьмы» его претворяет все в угоду своему лику, и лик его изображается во всем, на каждой вещи и явлении, и горе тому предмету и явлению, которое не приемлет его лик.
Вождь хочет быть Богом всемогущим, всезнающим, в этом его отличие от Бога истинного, который ничего не знает, ничего не видит и ничего не может.
Перепуганные народы воображением создали Бога и злого и доброго. Вожди же, зная это, прикидываются то тем, то другим: выдавая себя за Бога доброго, творят зло. И для совершения своего дела заставляют Искусство танцевать для отвлечения народного внимания и в то же время им же <вождем> обращ<ается> внимание на творения своих «добрых вещей».
И горе тому Искусству, которое не захочет принять в зеркало свое вождя лик.
Этот вождь боится всего того, что не отражает его, ибо в этих явлениях прекращается его власть, они ему становятся неизвестны, так как, собственно говоря, познает он явления только в образе своем, поэтому вещи, которые непохожи на него, он хочет сделать похожими на себя.
И потому приказывает: «Творите все по образу моего мышления, ибо в этом ваше благо, мысль моя блага». Но человеку, который скажет: «Нет, мышление твое не есть добро мне», — горе ему. Этот человек восстает против него и хочет отобрать свою власть у него.
Отсюда череп человеческий есть не что иное, как только посудина, в которой горит свет вождя; этот
