череп человека никогда не загорался светом своим, так как вечная тьма царит в нем из века в век. Вечное спокойствие существует, но приходит время, в одном из них начинается воспалительный процесс и загорается мозг, воспламеняется и в огне обрисовываются явления, которые кажутся в разных ликах, отсюда возникает воображение. Так в горящей купине явился лик Бога в голосе. Это больше всего является вождям и пророкам, которые идут и рассказывают всем, во тьме пребывающим, — стремятся в их покое зажечь свет и выявить в нем этого Бога — блага и зла.
Четыре истины посеяли вожди и пророки — добро и зло, прошлое и будущее; комбинируя из этих понятий сегодняшние деяния, оправдываясь перед будущим и прошлым, <они> во всем хотят посеять эти истины; тоже и в Искусстве, ибо эта область изъята из четырех истин, каковые с точки зрения Искусства не суть истины, ибо являются человеческим недомыслом.
Боятся вожди всего безвременного, не имеющего истории, пространства и времени, ибо этим самым отнимается у них власть, ибо каждый из них знает, что в сути своего разума осознает свою временность.
Стремится он или приближенные, страдающие тем же недугом, что<бы> вождь их был бессмертен, и как бы получается, что он хочет в то же время выскочить из всего временного в безвременное-бессмертное (временщиком не хочет быть ни один из пророков и вождей).
Для охраны своего бессмертия он принимает все меры и когда живой, и когда лежит в гробе (все углы своего гроба вооружает). Он заблаговременно стремится зафиксировать лик свой в Искусстве, ибо чувствует, что в нем он продержится больше всего и спасет лик свой от времени, он догадывается, что бури новых харчеоформителей сметут все амбары, но не сметут музеи, в которые благодаря Искусству попадет его лик.
Для этой цели вождь стремится обратить в свое учение художников и ученых, ибо <знает —> не обратит их, не будут служить ему, он знает, какими способностями обладают те и другие — посулив им кусок хлеба в будущем, они, наивные дети, отдадут ему все свои способности, веря ему и будущему. Но оказывается, что тысячи лет назад один инок обещал детям обетованную землю блага. Но он в славе умер, а дети ищут до сих пор земли благой. Так и другие вожди обещают в будущем, но не сегодня: «Сегодня, — говорят каждому, — умри и сохрани меня щетиною штыков, а в будущем ты получишь благо за это».
Ни ученые, ни художники не знают этого дела; если бы они знали, они бы обратили все свои способности в свою пользу, отказавшись от вождей. «Наука как таковая» и «Искусство как таковое» — вот <каковы должны быть> их лозунги.
Новое Искусство есть тот проблеск, есть великий выход к беспредметному своему бытию. Но этого явления не узнали художники, и пошли многие уже за кухней вождей, ожидая в будущем, что будет для них сварен обед, но, увы, кухня как таковая окажется всегда в руках повара, который прежде всего пообедает хорошо сегодня.
Вождь всегда имеет учителей, помощников, художников, ученых, которых он научил, как убедить народ; для этого они изобретают разные методы измерения и определения достоинств Искусства, и, конечно, наиглавнейшим методом изучения и регулирования движения Искусства есть метод социологический, социология Искусства, которой выводится
Отсюда, конечно, можно установить, что религиозное искусство происходит из бытия религии, крестьянское из его бытия, тоже и пролетарское, ибо в них все признаки налицо, но нужно принять во внимание, что эти признаки не принадлежат Искусству.
Куда же отнести Искусство беспредметно-абстрактное? Оказывается, и в этом случае стремятся его обязательно отнести к буржуазному разложению[59], хотя в нем нет никаких признаков разложения; конечно, при отнесении беспредметного Искусства к категории разлагающихся явлений имеется в виду то обстоятельство, что этот род Искусства не приложим к «конкретной деятельности харчевокухонной классовой» людей, что в нем не видно ни отражения, ни выражения этой деятельности.
Почему же оно буржуазное? — Потому, очевидно, что буржуазия как класс, с точки зрения пролетарского мыслителя, <есть> разлагающийся класс, никуда не годный к развитию. Поэтому и новое, то же супрематическое, беспредметное Искусство, тоже никуда не годное, ибо не может отразить борьбу двух кухонных систем по распределению харчевых благ.
В действительности происходит [сильная] борьба двух классов, и у той и другой стороны есть то Искусство, которое отражает и помогает тому или другому, следовательно, еще организмы обеих сторон крепки.
Ну, а новое, беспредметное Искусство ни тем ни другим не служит, оно им и не потребно, но это не значит, что оно <слово нрзб.> разлагается.
Я убеждаюсь, что социологический метод исследования Искусства не может ответить на вопрос, что такое Искусство, и дать точную картограмму последнего анализа. Точно так же и все другие методы, за исключением метода, который проистекает из точки зрения самого Искусства. Этот метод я бы назвал методом обратной точки зрения на социальные процессы общественных взаимоотношений экономических материальных гармоний и возникающего от них мировоззрения.
Обратным методом с точки зрения на вещи Искусства становится опротестование первых, <этим методом> возводятся новые взаимоотношения общественные и производственные, ориентируясь на Искусство и его мировоззрение, ибо довлеющее Искусство сможет остановить пищевой разврат чисто материальных забот, которые оправдываются материалистическим мышлением о теле как таковом, но ничуть не говорят о тех отношениях, которые мы называем духовными.
Заботясь о чисто материальных благах, <об> удовлетворении тела, мы его развращаем; и производство, проистекающее из этого начала, ведет к разврату и изнеможению, получая как бы удовлетворение в развитии производственной силы. Тысячелетия протекли <в работе> исключительно над материальной производственной проблемой удовлетворения тела разными ухищрениями. Натура нас не удовлетворила, и мы перекинулись за пределы натуры к механизации и через механизацию хотим насладить тело. И тысячи лет разных прием<ов> и изобретений науки ничего не принесли, кроме полной оторванности от натуры, лишения нормы и перехода к ненормальному механическому разврату, который уже людям кажется вполне естественным и нормальным.
Весь труд человека должен идти именно на изготовление приборов, удовлетворяющих тело, и в этом особом разврате происходят споры людей или классов об обладании этими приборами. Поэтому вожди, изыскатели лучших систем приборов, есть извращенные люди в этой области, придумавшие новые способы и средства получения этих препаратов и аппаратов.
Извращенность поэтому доходит до пределов, растлевая окончательно тело, отсюда является падение народов, классов. Не приостанавливая разврат в корне верховного класса, дошедшего до предела своего развращения, ему на смену в ту же обитель разврата, в его дворцы, входят новые так называемые голодные люди, окружавшие класс верховный и, овладевая ими, овладевают и всей культурой механического развращения тела, поддерживаемого и таким же мировоззрением и духом.
Но это<го> мало, завладев наследием, здоровый еще народ при содействии вождей возводит бывшего класса культуру механического производства еще в высшую линию, правильно распределяя эти всевозможные приборы, обслуживая и удовлетворяя все прихоти человека.
Таким образом, сменяется только вполне естественно вконец развращенное общество новым, еще не развращенным, но которому не уйти от этой очереди, раз оно стало на этот, же путь материальной заботы.
Натуральное тело не удовлетворяет тело современного человека, он его приготовляет уже механически. При разных приправах, специях оно становится для него приемлемым. Современный человек уже не видит этого. А народные массы постепенно разлагаются, и когда разложение доходит до полной преемственности, тогда они нападают и берут весь аппарат городского разврата.
