Поэтому горожанин посмеивается над провинцией, над тем, что в ней еще лежит натура. А он уже ушел из этого дикого натурального совокупления, изжил все дикарство и перешел на более культурное, машинное.
Пролетариат, близко стоящий и производящий материальные блага для верховного класса, пользуясь отчасти и сам этим продуктом, устремляется через вождей к овладению всем производством, делая свой класс верховным. Ищет, однако, своей пролетарской культуры. И в первую очередь ставит вопрос об уничтожении предметов роскоши, которыми владел верховный класс. Под роскошью же понимается Искусство, но не автомобили, экспрессы, <для пролетариата> в первую очередь становятся <самыми важными> фабрики и заводы, но не Академии Искусств. Как раз нужно было бы идти обратно, в первую очередь ставить Искусство, ибо это та точка, с которой происходит действительно новая культура; конечно, я не говорю про то Искусство, которым вымазывали <на холсте> тот или иной класс людей, но говорю о чистом беспредметном Искусстве.
Пролетариат приемлет всю производственную культуру бывшего класса, приемлет и его всех спецов и художников и говорит им: вы стройте нам и учите нас, чтобы в будущем мы смогли строить свою культуру. Какую? Очевидно, что<бы> совершенствовать экспрессы, т. е. продолжать то, что сделали или не доделали его предшественники. А художники должны продолжать вымазывать на холсте новые лики новых хозяев. Таким образом, те и другие стали опять у станков и продолжают, по существу, дальше дело предшественников.
Разница идеологическая, собственно говоря, тоже не имеет особого различия, вера остается не в небо, так в будущее, не в пророка, так в вождя, а то, что все произошло не от Бога и черта, а от атома, в сущности, дела не меняет, <поскольку> как у тех<, так> и <у> других экспресс произошел <от> завода, хотя одни и верили, что от Бога, другие нет.
«Человек самое опасное в природе явление…»*
Человек самое опасное в природе явление, оно побивает зверя, всю, одним словом, органическую культуру и неорганическую, он же опасен и сам для себя, т. е. для другого человека. Видишь ежедневно, как семеро вооруженных шашками наголо, ружьями наперевес, с обнаженными револьверами ведут одного босого, без шапки, с голыми руками человека.
Так, на продолжении всего человеческого развития и его культуры тот же человек без остановки идет под конвоем шашек, ружей и револьверов, иногда посажен в железную клетку, окруженную теми же вооруженными людьми, идет и идет. Ни одного зверя не сопровождают так, как его. Он же человек, и он же конвой человека: в двух состояниях, в одно и то же время ведет себя под ружьем, им же для себя изобретенного. Без винтовки, как без Бога, не может пройти шагу.
Для чего он изобрел эту систему пути для себя, почему путь его движения должны сопровождать ружье, шашки, револьвер? Да, это странная система, <где> все пути уставлены <ружьями>, как аллея деревьями, и, создав такую опасную аллею, он <человек> пытается продвинуться. Почему бы не идти вне этой аллеи, вне войн и ружей, вне цепей, вне тюрем? И эта мысль существует у него, он стремится к тому, чтобы из ружей, и пушек, и сабель сделать плуги и молотилки. И однако, и это стремление, и это движение есть движение, в пути которого стоят те же ружья, сабли и тюрьмы, и чтобы достигнуть этой идеи, остается все тот же путь неизменный: закон, ружье, сабля и тюрьма.
Отсюда человеческий путь состоит из двухэтажной тюремной системы — подземной и надземной. Люди, находящиеся в первом этаже, под землею, ограничены наименьшей площадью пространства. Люди же, находящиеся во втором, надземном этаже, обладают большей площадью пространства. Первых караулит явный тюремщик, легальный, вторых <тюремщики> нелегальные, тайные, скрытые, <к> которым <относятся и> провокаторы.
Таким образом, люди — это то, что имеет ограниченную свободу и [надзор]. <Человек> это то психическое явление, которое находится в состоянии двоения: он же себе устраивает и тюрьму и стражу, хочет себя обезоружить и не может этого сделать, за что себя лишает жизни. Он сам же хочет и не хочет такого порядка, чтобы наступило немое, покойное царство, он хочет, чтобы мысль работала только в одну сторону, чтобы время ее было линейно, чтобы перед ним двигалась одна точка, чтобы смотрение на нее было также линейно и одинаково; он же хочет допустить, чтобы на эту точку движения никто из людей не смотрел с других точек, только с одной, т. е. той точки, которая дает возможность раз навсегда покончить с многоточием. Вернее, они хотят обратиться сами в точку и оставлять после себя только линию как след движения, т. е. уже пустое место, ибо они люди; точка идет дальше, и потому след ноги человека, оставленный на песке, глине, не есть человек, как сделанная скульптура или живописный портрет не представляют собою действительности, только след во времени проходящей действительности. Эти следы могут иметь и звук, голос, в них даже остается мысль, закон, но и это все не больше следа; настоящее в той точке, которая находится в отдалении от следа, т. е. там, где действительность стоит и не оторвала свою ступню от поверхности.
Значит, человек или люди стремятся к этому единому обращению множества в единицу и всю расширенность смотрения или признание времени <числят> не как рост движения точки по прямой, а хотят построить точку так, чтобы она и смотрела и развивалась единовременно во все стороны[60]; от такого порядка развития нашего организма получится то, к чему стремится каждое учение в людях, именно, что точка никуда не сдвинется, но будет развиваться во все стороны; точка будет увеличиваться, расширяться, окружность ее будет увеличиваться, это будет шаровидная форма или форма круга <на> плоскости. Но все же и в этом порядке не будет порядка, ибо движение будет существовать, а следовательно, будет вносить шум, оставлять след, встречать новые обстоятельства. Поэтому мне кажется, что человек должен стремиться к квадрату и ограничиться кубом, т. е. шестисторонним квадратным порядком. Квадрат уже предрешает движение, ибо пущенный квадрат, куб в движении — уже образует шар. Квадрат — элемент куба, шесть квадратов — куб.
Все дело сводится к построению порядка пустого желания, которое возникло от видимого непорядка, который измеряется моей неудовлетворенностью; <так> возникло производство как техническое орудие порядка того или иного удовлетворения. Отсюда и возникла архитектура сооружения тюрем надземных и подземных, которые и производят между собою войны. Нижний этаж воюет с верхним этажом, цель же у них одна: достигнуть покоя, т. е. совершенной тюрьмы, ибо что такое тюрьма, цехи, законы (заковать, закопать, закипятить), как не орудия достижения покоя, усмирения (мирение, мир, умер[61]). Закон это есть то, без чего нельзя ни заковать, ни закопать, ни посадить в тюрьму. Законом хочет человек убить, уморить, усмирить свою мыслящую плоть, законом хочет призвать все средства для совершения этого усмирения, убиения всякой инакомыслящей плоти, ибо в инакомышлении и есть тот шум, который мешает устройству мира. А в одинаковом мышлении — бесшумно, беззвучно, но если все одинаково будут мыслить или все струны рояля станут издавать одинаковые звуки, мы получим один звук, который тоже во времени, в пространстве нарушит покой. Но это не столь важно, ибо важно, что с ним не идет другой звук, ни в степени согласия, ни диссогласия, ибо первые и вторые уже будут творить гармонию или дисгармонию, т. е. образуют движение, возникнет между ними время, временные расстояния и степени разновидности времени звука, без чего немыслимо и время. Если бы достигнуть одноточия, однозвучия, одномышления в абсолютном понимании, то понятие о времени или пространстве нельзя <было бы> себе представить. Не можем его представить потому, что нам не видна крайняя точка границы, и мы можем сказать, что раз этой границы нет, то нет и пространства и времени, ибо последние возникают у нас тогда, когда есть две точки или точка и след ее, который остается в прошлом, т. е. линия отсюда есть прошлый, но несовременный элемент. Точка разных видов будет современная, точка эта может быть в форме шара, круга, квадрата, куба, движение последних образуют только следы, т. е. оставляют за собой пустые места. Поэтому всякая форма, вытекающая из квадрата, куба, шара (точки), является пустотелой постройкой, ибо представляет собою движение последних основ. Отсюда трудно жить не только будущим, ибо оно нам известно только в представлении, но даже и сегодняшним, все прошлое, даже плохое, вспоминается хорошим, интересным и красивым. Поэтому в особенности в Искусстве больше живут глубоким следом прошлого, чем той точкой, которая, проделав в
