В Москве я раза два был у Ю. Н. Потехина и часто виделся с А. А. Б-м[Беловым?]. Лежнева видеть мне не пришлось, так как он уехал в Германию (на время). «Россия» прекратилась, но найден капиталист, который должен был субсидировать новый толстый журнал. Предполагалось, что печатание его обойдется дешевле в Германии. Эти вопросы и послужили причиною поездки Лежнева. Возможно, что в связи с германскими событиями это решение отпадет, но пока никаких сведений по этому поводу не имею.
С Ю. Н. [Потехиным] и А. А. [Беловым?] очень много, конечно, говорили о Вас. Оба они выражали большое сожаление, что Вас нет здесь.
И в самом деле, чтобы вполне проникнуться духом современной России, необходимо дышать ее воздухом и, совместно с нею, переживать все этапы ее развития и жизни. Очень трудно сказать, в чем именно, но за границей все представляется как-то немного иначе, чем это есть в действительности. Формы те же и представляются вполне правильно, но освещение их, дух их несколько иной. Касается это, конечно, нюансов, но ведь из нюансов-то действительность и состоит. Правда, не находясь в центре, пекле событий, можно смотреть на них шире, и легче, чем на месте, видеть их общую схему, но чтобы попасть в течение и духовно слиться с ним, надо быть здесь. Все-таки свойство из-за деревьев не видеть леса принадлежит лишь тем, кто, находясь даже и на эмигрантской горе, способен увидеть только выбираемые по личным вкусам и усмотрениям даже не деревья, а отдельные ветки.
Надо сказать, что здесь таких намеренных слепцов много, пожалуй, большинство.
С одной стороны, представители умерших верхов, не способные слиться с новыми ростками жизни и примириться с необходимостью своей моральной смерти; с другой – догматики, запутавшиеся в трех соснах, может быть и антирелигиозной, но все-таки религии. Но среди этих камней преткновения все еще ощупью пробиваются новые ростки жизни. «Камни преткновения» одного толка упорно отрицают их существование, усматривая в них лишь «проедание старых запасов» (должны же они когда-нибудь иссякнуть!) или сплошное безобразие; другой толк упорно их выдает за свое детище.
Ростки же идут своим путем и, теряя, пока понемногу, внешнюю уродливость, начинают приобретать благообразный вид и крепнуть.
Оба сходясь в основных своих взглядах, Ю. Н. [Потехиным] и А. А. [Беловым?], выводы делают, однако, различные. Ю. Н. [Потехин] говорит, что, как это ни грустно, время Вашего приезда не наступило еще по различнейшим причинам, А. А. [Белов?] же только сожалеет о Вашем отсутствии и считает, что Ваше присутствие здесь было бы очень полезно.
В конечном итоге, я думаю, что первый прав практически, а второй теоретически. А. А. [Белов?] читает лекции в высшем учебном заведении по своей специальности. С ним считаются, но доверяют ему мало. Возможна какая-либо командировка его за границу. Он много занят научной и литературной работой. Просит Вам сообщить, что продолжает оставаться на прежней позиции.
Если бросить общий взгляд на наше настоящее положение, то создается впечатление какой-то остановки, неопределенности, распутья, даже временного регресса.
Все прежние пути пришли к логическим тупикам. Нужен новый курс. Он же еще, по-видимому, не выношен, да и внешние события складываются так, что не знаешь, куда ступить. В итоге получается топтание на месте и попытки исправить все полумерами. Они, конечно, не дают результатов, и застой начинает превращаться в регресс, который обухом бьет по обывательской спине. По общим отзывам, жизнь сейчас гораздо труднее, чем прошлой осенью. Все сжимаются и стынут, так как денег ни у кого нет.
При этом все-таки приходится удивляться тому, как власть справляется с положением. При всяком другом правительстве давно бы наступил полный крах. Теперь же, несмотря на кризис, все-таки находятся кое-какие лазейки и отдушины, и, несомненно, будет найден решительный выход, вероятно, по рецепту, предугаданному Вами.
Хоть это и не хочется, но учет обстановки и гибкость должны одержать верх над догматизмом и косностью.
Этот новый шаг даст, вероятно, большой толчок вперед, привлечет новые общественные силы, и позволит наиболее передовой части нашей интеллигенции стать к подобию настоящего дела, оставив компромиссы, в виде лавочек, уроков, чтения лекций и т. п.»[280].
Под впечатлением подобных писем Н. В. Устрялов лето 1925 г. провел в Москве и вернулся в Харбин в середине августа. В дневнике по свежей памяти записывал московские впечатления. Значительное внимание вновь было обращено на идеологию «Смены вех»: «Встречался с Ключниковым несколько раз. Конечно, много говорили о «нашем течении», о сменовеховстве. Увы, оправдались худшие вести и характеристики.
Ключников рассказывал, что и первый, пражский сборник готовился в обстановке достаточно неприглядной. Потехин, которому было поручено «препарировать» для сборника мою статью, состряпал будто бы нечто настолько неудачное, что Ключникову самому пришлось всю эту работу проделывать снова. Чахотина нужно было долго уговаривать, убеждать написать статью. Он упирался, торговался за фразы, написал коряво и жалел, что втравился в это предприятие. Бобрищев-Пушкин, если угодно, милый человек, но неврастеник, человек «с зайчиками в мозгах» и спутник вообще весьма ненадежный. Лукьянов, прежде в письмах ко мне столь восхвалявшийся, теперь аттестовывается как мелкий человек, любитель пожить и выпить, очень скоро после «Смены вех» клюнувший на удочку заграничной большевистской агентуры.
Словом, компания, наводящая на грустные размышления. Скоро и внутри нее пошли нелады, и парижский журнал «Смена вех» велся в атмосфере удручающего безлюдья и угрожающего недостатка твердых идей. Мелкие тактические соображения сразу же стали вытеснять идеологию.
Для меня, впрочем, несомненно, что значительная доля вины за весь этот жалкий провал падает на самого Юрия Вениаминовича[Ключникова]. Будучи, конечно, вполне честным (в элементарном смысле слова) человеком, он, к сожалению, не лишен излишнего честолюбия, вопреки его собственному сознанию, уводящего его подчас дальше, чем следует. Кроме того, по чьему-то чрезвычайно верному замечанию, он был всегда совершенно «не онтологичен». В нем всегда не хватало какой-то духовной почвенности, какого- то фундамента. Формально одаренный, талантливый, он никогда не был особенно «умен» в углубленном смысле этого понятия».
Данное пространное цитирование писем и дневников Н. В. Устрялова важно для сравнения его оценок с оценками позиций «Смены вех» и газеты «Накануне».
При этом заметно перемещение центра в сменовеховском общественно-политическом течении. На причины подобного перемещения обратили внимание авторы и составители сборника документов и материалов «Русский Берлин» Л. Флейшман, Р. Хьюз, О. Раевская-Хьюз во введении к книге: «Существенное отличие «русского Берлина» от, скажем, «русского Парижа», «русской Праги», «русского Харбина» и других литературных страниц межвоенной эмиграции состоит как раз в беспрецедентной интенсивности «диалога» метрополии и эмиграции внутри данного острова русской культуры. «Диалог» этот выразился в различных формах неожиданного симбиоза противостоящих друг другу литературных и общественных сил, в лихорадочной их перегруппировке, калейдоскопической пестроте культурных антреприз, но более всего – в характере деятельности причастных к «берлинскому периоду – литераторов»[281]. Данный диалог метрополии и эмиграции сказывался и на культурных, и на общественно-политических процессах. Эта особая историческая ситуация влияла и на судьбу сменовеховства.
В 1920-е годы диалог был особенно заметным и поэтому казался блюстителям идеологической чистоты в Совдепии и в белоэмиграции чрезвычайно опасным явлением. Так, в журнале «Большевик» за 1924 г. читаем: «Заграничная контрреволюция в настоящее время усиленно ищет себе союзников на легальной советской арене, перетасовывая и подновляя для этой цели свои практические лозунги и теоретические платформы. Социальное назначение вдохновителей «России» в том и заключается, что они играют роль как бы «русских агентов» этой обновляющейся эмиграции»[282]. Такая оценка сменовеховского журнала «Россия», издаваемого под редакцией И. Г. Лежнева в Петрограде, во многом наглядно показывает сложность выпуска данного издания в условиях идеологический диктатуры большевиков в «вольные» 1920-е годы. Российские сменовеховцы были вынуждены отмежевываться от своих эмигрантских идеологических корней, постоянно повторяли, как заклинания, слова о независимости и политической самостоятельности. Наверное, именно это обстоятельство вводит в заблуждение и некоторых современных исследователей. Так, современный историк журналистики О. П. Федорова считает, что авторы журнала «Россия» «не хотели считать себя единомышленниками бывших активных антисоветчиков и
