очередь была объявлена церковь. Причина в том, что принципы нацизма и христианства диаметрально противоположны. Церковь не признает рас, проповедует равенство всех людей пред Богом, кроме того, основателями христианства были евреи. Вторая противоположность заключалась в том, что именно церковь составляла в СССР оппозицию большевизму, подвергалась истреблению со стороны советской власти, а ее священнослужители и рядовые верующие были в большинстве репрессированы. Так, из 141 757 служителей Русской православной церкви, отправлявших службу на момент Октябрьской революции, на начало Великой Отечественной войны на свободе оставалось около 500, в том числе 4 правящих архиерея[906]. В частности, в Орловской области за 5 предвоенных лет было осуждено около 2000 священнослужителей, из них 1209 человек расстреляно, 712 человек приговорено к различным срокам заключения[907]. А из 69 тысяч православных храмов на начало войны действовало всего 350–400[908] , то есть около 0,5 % от их дореволюционного количества. Обычным было положение, когда на крупную область оставалось по одному-два действующих храма. Так, в Орловской области действовали всего две церкви: Рождественская в Болхове и Никольская в селе Лепешкино Орловского района[909], в Пскове власти к началу войны не успели закрыть лишь одну кладбищенскую церковь Святого Димитрия Солунского[910], всего же на пространстве от Гатчины до Новгорода и Великих Лук на начало войны действовало всего восемь православных храмов[911], в Смоленске оставалась незакрытой лишь Тихвинская церковь[912], на территории Воронежской области оставались незакрытыми две церкви[913].
Еще в конце 1930-х гг. на большей части территории РСФСР были упразднены епархии, репрессированы их правящие архиереи. Так, с 1936 г. прекратила свое существование Воронежская епархия, правящий архиерей был репрессирован. В Смоленске в 1937 г. по сфальсифицированному делу «контрреволюционной организации церковников по городу Смоленску» расстреляли последнего главу епархии – архиепископа Серафима (Остроумова)[914]. Как правило, приходы той или иной области, за неимением правящих архиереев, подчинялись непосредственно патриаршему местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому).
Еще менее благополучно обстояло на территории РСФСР дело у протестантов и сторонников иных неправославных конфессий. Так, из молитвенных домов баптистов на начало войны действовало лишь четыре: в Москве, Ленинграде, Новосибирске и Ульяновске. Из католических костелов – два, причем в качестве священников трудились иностранные граждане. Евангелическо-люте ран ская церковь в 1937 г. вовсе прекратила свое существование[915]. Не было на начало войны ни одного действующего молитвенного дома и у таких конфессий, как адвентисты седьмого дня, свидетели Иеговы и др. Причем ликвидация религии продолжалась даже после нападения Германии на СССР. Так, в Орле решением исполкома Орловского областного совета депутатов трудящихся от 25 июня 1941 г. № 1288 была закрыта Афанасьевская церковь с передачей здания под общественные нужды под предлогом того, что община верующих якобы распалась три года назад[916]. Лишь за несколько дней до занятия Орла немцами в Афанасьевской церкви было снова разрешено богослужение[917].
Несмотря на попытки советской власти полностью уничтожить религию, довольно ощутимая часть населения РСФСР на начало войны сохранила приверженность христианству, в основном – православию. Так, по Почепскому району Орловской области о сохранившейся накануне войны религиозности населения говорят следующие цифры. В селе Третьяки из 56 дворов 88 человек при переписи назвались православными, 5 – баптистами, 26 – безбожниками. По участку № 3 города Почепа 86 записались православными, 5 – безбожниками, по участку № 118: 49 – православными, 3 – безбожниками, по участку № 122: 40 – православными, 6 – безбожниками[918]. Согласно сообщению СД от 12 декабря 1941 г., проведенная перепись населения Смоленска выявила следующее: 24 100 жителей записались православными, 1128 – верующими других конфессий, и только 201, что составляет менее 1 %, – неверующими[919]. Подобное положение, согласно данным М. В. Шкаровского, складывалось повсеместно – в других городах РСФСР неверующими называли себя от 1 до 4 % населения[920]. Разумеется, эти данные нельзя считать абсолютно достоверными, так как часть опрошенных могла скрывать свои действительные взгляды на религию, опасаясь репрессий со стороны немцев, способных, по мнению населения, отождествлять неверующих с коммунистами. Однако правомерно предположить, что ощутимая часть населения на период оккупации сохранила если не веру, то по меньшей мере приверженность православным традициям. По крайней мере, в феврале 1937 г. в докладной записке «О состоянии антирелигиозной работы» на имя секретарей ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановича, А. А. Андреева, Н. И. Ежова отдел культпросветработы ЦК ВКП(б) констатировал, что полное закрытие церквей в ряде районов РСФСР не привело к снижению религиозности населения. В частности, появились «разъездные попы», бродячие монахи, создавались подпольные молельни, во время засухи проводились крестные ходы, а лишенные приходов церковники продолжали пользоваться авторитетом среди населения, вели активную работу[921].
Не только в центральных областях России, но и на ее окраинах, например на Северном Кавказе, по данным А. В. Посадского, в самый канун войны активно отмечались религиозные праздники, свою деятельность активизировали подпольные церковные кружки. Из форм подпольной религиозной деятельности практиковались заочные обряды, появление в деревнях «бродячих» священников. А советские документы, описывая сложившуюся накануне войны ситуацию, оперировали словами «подполье», «церковно-кулацкие элементы», «контрреволюционные элементы из церковников и белогвардейцев»[922]. Центром религиозности стал Буденновский район, который рассматривался как центр «контрреволюционного тихоновско-имяславского церковного подполья». Здесь действовали даже подпольный монастырь и церковно-повстанческая организация, ликвидированная в 1940 г. В другом документе констатировалось, что именно политика Советского государства толкала верующих «в лапы контрреволюционных церковников»[923].
Учитывая этот фактор, оккупанты были вынуждены пойти на поддержку религии с целью завоевания симпатий населения. В своей докладной записке заместителю начальника ЦШПД Сергиенко от 30 ноября 1942 г. представитель ЦШПД на Брянском фронте старший майор госбезопасности Матвеев и зам начальника разведотдела майор Быстров констатировали, что в проводимой немцами на оккупированной территории политике религиозный фактор занимает «далеко не последнее место». А также что «подчеркнуто благоприятное отношение немцев к религии и церковникам противопоставляется – в печатной и устной пропаганде – антирелигиозной политике советской власти, якобы «убивающей духовную жизнь народа», отправляющей в тюрьмы за религиозные убеждения. Все это в переплетении с гнуснейшими антисоветскими высказываниями преподносится и с подавляющего числа церковных амвонов»[924]. Подобным образом, представитель ЦШПД на Калининском фронте, член Военного совета фронта Н. Рыжиков докладывал, что «для использования в своих целях религии немцы с момента оккупации Калининской области начали усиленно проводить агитацию за открытие церквей»[925].
Однако поддержка германскими властями религии на территории РСФСР не была однозначной. Так, Гитлер считал христианство не меньшим злом, чем большевизм. В июле 1941 г. фюрер высказался: «Самый тяжелый удар человечеству был нанесен появлением христианства. Большевизм – незаконное дитя христианства»[926]. В соответствии с указаниями Гитлера наряду с поддержкой религиозного движения предусматривалось его дробление на отдельные течения, что было продиктовано боязнью консолидации «руководящих элементов», что в дальнейшем могло вылиться в проблему в деле воплощения восточной политики. Уже 11 апреля 1942 г. Гитлер заявил: «Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы»[927]. Относительно будущего христианской религии
