Гитлер, в отличие от Сталина, уничтожавшего церковь физически, считал, что «в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам»[928]. Такое мнение фюрера, применительно к России, вполне согласовывалось с доктриной национал-социализма, объявившего славян «недочеловеками», вполне достойными такого духовного фундамента, как христианство. В консолидирующую силу православия в первые месяцы восточной кампании фюрер, очевидно, также не верил, имея в виду неспособность церкви остановить победу в России большевизма и предотвратить падение монархии: «Внутри страны (России. –
Глава восточного министерства Германии А. Розенберг, считая православие «красочным этнографическим ритуалом», призывал германских администраторов относиться к этим ритуалам терпимо, даже, по мере необходимости, поощрять их как средство, обеспечивающее повиновение славянского населения[930].
Самый ранний нормативный акт, касающийся отношения к РПЦ, вышел 2 июля 1941 г. за подписью главы РСХА Гейдриха. В нем говорится о необходимости содействия расчленению РПЦ. 16 августа 1941 г. Гейдрих издал приказ, запрещающий какое-либо содействие религиозной жизни в СССР, подчеркивающий необходимость соблюдать осторожность в отношении к Московской патриархии, кроме того, в приказе поставлен вопрос об аресте в будущем патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). В новом приказе, от 15 октября 1941 г., запрещалось открытие на оккупированных территориях духовных учебных заведений, а также подчеркивалась необходимость предотвращения оживления церковной жизни[931]. На прошедшем 22–23 сентября 1941 г. в Берлине совещании РСХА в одном из десяти прочитанных докладах говорилось, что ввиду того, что РПЦ инфицирована большевизмом, о ее восстановлении на захваченном восточном пространстве не может быть и речи. В конце доклада ставились две задачи. Согласно первой, необходима поддержка церквей меньшинства во вред более мощным. Очевидно, здесь под «церквями меньшинства» подразумевались протестантские церкви, а под «более мощными» – православие. Согласно второй задаче, указанной в докладе, необходимо внедрять в протестантские религиозные общины сеть агентов, чтобы своевременно получать информацию, а также не допускать мощного влияния этих общин на население[932].
Уже в конце июля 1941 г. Гитлер издал директивы о запрете военнослужащим вермахта оказывать какое-либо содействие в возрождении церковной жизни на захваченном «восточном пространстве». Эти указания фюрера вошли в приказ ОКВ от 6 августа 1941 г. 2 октября 1941 г. командующим тыловыми областями групп армий были разосланы дополнительные директивы Гитлера, запрещающие помощь военных в возрождении православной жизни[933]. Однако, согласно утверждению М. В. Шкаровского, военная администрация «на практике смягчала принятую нацистскими ведомствами линию в отношении Российской церкви»[934].
Эта двойственность отношения оккупантов к христианству как нельзя лучше проявилась в их конкретном отношении к религиозным чувствам населения России. Оказывая помощь населению в открытии церквей, с одной стороны, немцы в то же время зачастую оскорбляли религиозные чувства верующих. Так, в оккупированных районах Калининской области зарегистрированы множественные случаи, когда солдаты и офицеры вермахта, занимая населенные пункты и располагаясь в домах верующих, выбрасывали иконы и иные предметы культа вместе с мусором, а в холодное время нередко использовали иконы для растопки печей[935].
Тем не менее, согласно уже цитировавшейся докладной записке Матвеева и Быстрова, с первых же дней оккупации немцами и органами местного самоуправления были приняты меры по открытию церквей[936]. Судя по докладу Н. Рыжикова, немцы производили ремонт церквей за счет населения, сами занимались подбором кадров священнослужителей[937]. Для отправления религиозных служб, возрождения храмов создавались весьма благоприятные условия. Так, верующим передавались не только закрытые храмы, но и, там, где церковные здания отсутствовали, школьные, клубные, колхозные, общественные помещения с правом их использования для проведения богослужений[938]. В частности, в Орле были восстановлены Богоявленский кафедральный собор (до войны использовался как антирелигиозный музей), Крестительская и Никитская церкви. Всего до окончания оккупации в Орле действовало пять церквей[939]. В Брянске в течение первого года оккупации открылось не менее четырех церквей[940].
В тех местностях, где открыть церковь или молитвенный дом было невозможно, тем не менее проводились нерегулярные, иногда разовые мероприятия религиозного характера, например служились молебны, приуроченные к тому или иному событию. К их организации привлекались местные старосты, которые выделяли соответствующие помещения, заботились о доставке священников[941].
Нередки случаи, когда командование германских частей и соединений передавало верующим храмы, оказывало помощь в их восстановлении. Причем делалось это вопреки поступившему уже в июле 1941 г. вышеупомянутому запрету Гитлера оказывать помощь в возрождении церковной жизни в России. Тем не менее многие командиры вермахта, не будучи согласны с генеральной линией фюрера, пытались ее игнорировать. На торжествах по открытию храмов присутствовали представители германского командования, наравне с местным населением принимая участие в религиозных церемониях, как, например, в Борисове, где на освящении переданного верующим храма присутствовали фельдмаршал фон Бок и высшие офицеры группы армий «Центр»[942].
Уже в этот период, в течение лета – осени 1941 г., зарегистрированы эпизоды, когда религиозный коллаборационизм трансформировался в военный. В частности, в октябре 1941 г. в тылу 18-й немецкой армии при абвере из староверов был создан русский вооруженный отряд. К концу 1941 г. он разросся в роту, численностью в 200 человек, которая участвовала в бою под Тихвином, дислоцировалась в селе Лампово – одном из северо-западных центров староверов-федосеевцев. По данным абвера, старообрядцы стали для фронтовой разведки особо ценным материалом, в отличие от священников РПЦ и протестантов[943]. По данным А. В. Посадского, именно старообрядцы оказывали оккупантам большую помощь в борьбе с партизанским движением. В частности, точно информировали абвер о дислокации партизанских отрядов, их передвижениях, в то же время среди старообрядцев не было советских агентов. Попавший в немецкий плен советский майор госбезопасности на допросе показал, что в течение 1941–1942 гг. множество переброшенных за линию фронта советских агентов погибли либо от рук староверов, либо были выданы ими врагу, что объясняется большим количеством староверов в северо- западной части России, их враждебностью к советской власти[944] .
Русская православная церковь на оккупированных территориях имела сложную и запутанную систему управления, которая не была централизованной. Некоторые епархии подчинялись Архиерейскому синоду Русской православной церкви за границей (РПЦЗ), некоторые были самостоятельными, не сумев попасть под чью-либо юрисдикцию. Так, учрежденная в марте 1942 г. Смоленская епархия, в которую вошла также значительная часть территории современной Брянской области, вошла в состав Белорусской православной церкви. Правящим архиереем был поставлен епископ Орловский и Брянский Стефан (Севбо), прибывший в Смоленск лишь 27 декабря 1942 г.[945] Наиболее парадоксальная ситуация сложилась в оккупированной части Ленинградской области, включая Псковский и Новгородский районы, управлял которой экзарх Московской патриархии в Прибалтике митрополит Вильнюсский и Литовский Сергий (Воскресенский), подчинявшийся жившему в Москве патриаршему местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому). С приходом немцев ставленник Константинопольской патриархии митрополит Августин (Петерсон), руководивший церковной жизнью в Прибалтике до февраля 1941 г., обратился к германским властям с просьбой выслать митрополита Сергия как ставленника Москвы и переподчинить церковь Прибалтики и Ленинградской области Константинопольской патриархии. Однако митрополит Сергий к тому времени завоевал себе авторитет среди священников и епископов, в результате
