Наступил момент, когда ярость Ленина вызвал один из его ближайших подчиненных (хотя теперь это слово кажется уже не слишком уместным), Сталин. Причины были и государственные, и личные.
В 1922 году встал вопрос о необходимости урегулирования взаимоотношений между Украиной, Белоруссией, Закавказской Федерацией и Россией. К пленуму ЦК по этому вопросу И.В. Сталин подготовил проект резолюции «О взаимоотношении РСФСР с независимыми республиками». Проект предусматривал «автономизацию» независимых национальных республик. 25 сентября проект был направлен Ленину в Горки. Владимир Ильич решительно выступил против «автономизации». «По-моему, – писал он, – вопрос архиважный. Сталин имеет устремление немного торопиться». Независимые советские национальные республики не вступают в Российскую Федерацию, а объединяются вместе с РСФСР в новое государственное образование. «Важно, чтобы мы не давали пищи «независимцам», не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик», – писал Ленин. Должно существовать настоящее национальное равенство. Нельзя распространять, как предлагал Сталин, компетенцию ВЦИК, СНК и СТО на «соответствующие центральные советские учреждения» независимых республик. И здесь он опять попал в собственный капкан: что хорошего в административной децентрализации? К тому же он сам настаивал на централизации и руководстве из центра. Читая ленинский проект по национальному вопросу, соратники, вероятно, недоумевали: что еще хочет этот старик?
Но теперь гнев Ленина был направлен против Сталина, дело было не только в национальном вопросе. Сталин выполнял незавидную работу: он был главным тюремщиком Ленина. Вызвав Крупскую, он отчитал ее за то, что она записывает под диктовку мужа его соображения, касающиеся «запрещенных» политических тем. Если так будет продолжаться и впредь, он, Сталин, будет вынужден обратиться в Контрольную комиссию (то есть ее могли исключить из партии). Бедная женщина, разрываясь между супружескими обязанностями и долгом перед партией, обратилась за помощью к старым друзьям, Каменеву и Зиновьеву: «Дорогой Лев Борисович, что можно и что нельзя обсуждать с Ильичем я знаю лучше, чем любой доктор, поскольку я знаю, что его нервирует, а что нет. В любом случае я знаю это лучше, чем Сталин… Я прошу вас защитить меня от грубого вмешательства в мою частную жизнь и от низких оскорблений и угроз».[489]
Крупская не получила поддержки от старых друзей, один из которых, Зиновьев, был особенно близок ей в изгнании.
Ленин, вероятно, почувствовал угнетенное состояние жены. 4 января он продиктовал постскриптум к своему «Завещанию». Ленин предлагал «обдумать способ» перемещения Сталина с должности Генерального секретаря и назначить на это место другого человека, «который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина тем, что он более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.». Все это может показаться пустяком, но этот пустяк способен сыграть решающее значение.
По иронии судьбы именно Ленин своими действиями, направленными против «великолепного грузина», подготовил почву для восхождения Сталина. Узнав о «Завещании», государственные деятели, должно быть, потирали от удовольствия руки: имея такой компрометирующий документ, можно в один миг сбросить Генерального секретаря, а сейчас нужно сконцентрироваться на других конкурентах. В мае 1924 года до открытия XIII съезда партии с «Завещанием» ознакомились избранные члены партии.
Интересно, что бы произошло, если бы, как предполагал Ленин, все «Завещание» было зачитано на съезде. Можно рискнуть и сделать предположение, что «Завещание» не оказало бы особого влияния на решение съезда. Этот документ написал больной человек, страдающий нервным расстройством, неспособный отличить факты от подозрений. Возьмем характеристику Бухарина: как может один из важнейших теоретиков марксизма не разбираться в диалектике? Или предложение Ленина по увеличению числа членов ЦК: взять пятьдесят человек прямо от станка, ввести их в высшие органы партии и надеяться, что не будет никакого хаоса и неразберихи? Что же касается обвинений в адрес Сталина, то у него было неопровержимое алиби: Политбюро обязало его заботиться о Владимире Ильиче, и он самоотверженно выполнял возложенную на него миссию. Пытался ли Троцкий или кто-нибудь еще оспорить решение Политбюро и потребовать, чтобы кто-то другой взялся за эту неблагодарную работу? Конечно, партии было бы труднее создать легенду о Сталине как о верном ученике и преемнике Ленина, но вряд ли бы это оказало существенное влияние на ход событий.
Продиктовав постскриптум о Сталине, Ленин, возможно, пришел к такому же заключению. С января до середины февраля его нападки на Сталина носили косвенный характер. Кроме того, в этот период у него улучшилось состояние, и он надеялся, что сможет лично присутствовать на съезде партии. Временами он тешил себя надеждой, что его болезнь связана с нервами и что физически он здоров.[490]
А если это так, то нет никакой необходимости нападать на Сталина и других заместителей и напрасно шокировать коммунистов.
Новая тактика нашла отражение в ленинских статьях и письмах об усовершенствовании государственного аппарата и органах контроля. Он не упоминал никаких имен, но тот факт, что он заострил внимание на Рабкрине, свидетельствует об объекте его нападок, Сталине, который до недавнего времени возглавлял это учреждение. Суть его предложений, изложенных в статье «Как нам реорганизовать Рабкрин», едва ли могла потрясти воображение. Он опять настаивал на привлечении к работе рядовых рабочих и крестьян, которые в любом случае обеспечат более эффективную работу. В статье «Лучше меньше, да лучше» тон его становится более резким. Давайте говорить откровенно, писал Ленин, что нет учреждения, которое работало бы хуже, чем Рабкрин. Он упорно продолжает бороться с бюрократизмом: надо учиться, находить толковых людей, отправлять их в Германию и Англию учиться у зарубежных специалистов и т. д. и т. п. Он, безусловно, искренне заботился о будущем России. «Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д. Надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем, и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятость. Вреднее всего здесь было бы спешить». Кто, как не Генеральный секретарь, позволил неразберихе и бюрократизму проникнуть не только в государственные учреждения, но даже в партию? В этом случае члены партии должны задать себе вопрос: может ли человек, не справившийся с руководством Рабкрина, руководить партией?
Целью статей Ленина было прорвать объединенный фронт Политбюро. Ленин хотел, чтобы они были напечатаны в «Правде». Сталина, естественно, не прельщала подобная перспектива. Согласно одной версии Куйбышев, чтобы успокоить больного, предложил сделать единственный экземпляр «Правды» со статьей Ленина. Троцкий и Каменев настаивали на публикации статей. Ленин через секретаря приказал отправить статьи некоторым руководителям партии. 4 марта статья «Лучше меньше, да лучше» была напечатана в «Правде». Но перед появлением статей Ленин решил опять изменить тактику и направить удар конкретно на Сталина. Возможно, он несколько переоценил свои возможности, рассчитывая, что ему удастся присутствовать на мартовском съезде партии. Он, через секретарей, оказывал давление на заместителей, чтобы ему разрешили ознакомиться с протоколами заседаний Политбюро по национальному вопросу. Он уделял особое внимание проблемам, связанным с Грузией. 14 февраля он продиктовал несколько пунктов, предположительно, наметки будущей статьи: «1) Скандал недопустим. 2) Надо идти на уступки. 3) Нельзя сравнивать поведение большой страны и маленькой». [491]
Между 14 февраля и 4 марта в дневнике дежурных секретарей нет записей, которые указывали бы на то, что состояние здоровья не позволяло Ленину продолжать диктовку. И внезапно двойной удар молнии!
5 марта 1923 года Владимир Ильич Ленин впервые за тридцать лет забыл, что прежде всего он член партии и политический деятель. Это был просто оскорбленный человек. Может, он впервые в подробностях узнал о разговоре Сталина с Крупской, а может, почувствовав подступающую полную беспомощность, перестал сдерживать чувства, но в двенадцать часов дня он позвал секретаря и попросил, чтобы она написала два письма, одно Троцкому, а другое Сталину. Ленин чувствовал себя отвратительно.
Ленин написал человеку, которого поднял до Генерального секретаря партии, которому полностью доверял, о котором по-отечески заботился, следующее:
