Поджог Москвы русскими патриотами - во главе с героем войны Ростопчиным - доказывают также тем, что, хотя золото и серебро на монетном дворе московские власти оставили, оставили даже 156 пушек и 75 тысяч ружей, которые все почему-то достались французам в целости и сохранности, а вот весь пожарный инструмент вывезли.
Эту концепцию поддерживают, стыдно сказать, и часть историков, видимо, в выгодных ситуациях причисляющие себя к русским - порой и фамилии у них тоже вполне русские. По их мнению, сожжение Москвы есть свидетельство величия русской души, дескать, святое чувство мщения и любви к собственной земле настолько возвысило души русских чудо-богатырей, что они оставили все меркантильные соображения и, обливаясь слезами от жалости к прекрасному, с десяти концов подпалили по большей части построенную из дерева столицу. О двадцати двух с половиной тысячах сгоревших при этом русских раненых солдат (лежали разве что не в каждом доме, и поджигатели не могли об этом не знать), разумеется, каким- то образом чудо-богатыри забыли.
Третья и последняя из ныне вспоминаемых версий, принадлежащая Льву Толстому, известному в своей семье и среди власть предержащих сумасшедшему, - статистически-вероятностная. Действительно, всегда есть рассчитываемая математически вероятность того, что скопившаяся в любой печной трубе сажа вспыхнет именно сегодня, а не вчера, и тем, по невниманию хозяев, вызовет в доме пожар. При этом, разумеется, не имеет ровно никакого значения, кто положил в печь дрова - русский, немец, француз или китаец. Просто - вероятность. По Толстому, Москва 'не могла не сгореть'. Русские, существенно более добродушные, чем европейцы, в рамках этой концепции переставали быть патологическими разрушителями…
Автор очень уважает теорию вероятности, в особенности с тех времен, когда в одном из академических институтов занимался вопросами химической физики с применением математического аппарата вероятностных процессов; уважает настолько, что сам иной раз при разрешении бытовых вопросов вспоминает о своих познаниях, - поэтому опровергнуть Льва Николаевича, казалось бы, просто не имеет никакого математического права. Однако, гипотеза Льва Николаевича, которая вполне достоверно объяснила бы сожжение Москвы от пожара, начавшегося в одном месте, никак не может объяснить, почему пожар начался в десятке мест и притом сразу, в тот день, а точнее час, когда в ней появился Наполеон.
К достоинствам образа мышления Льва Николаевича можно отнести то, что он смог вырваться из-под нажима концепции 'русские как устроители империи зла', удовлетворяющей иерархически мыслящих функционеров любой национальности. Лев Николаевич, интуитивно чувствуя психологическую недостоверность концепции 'русской империи зла', попытался переобъяснить 'странности' в поведении Наполеона в России: странную его бездеятельность в Москве, его депрессию и странные вокруг него в этот период события. Одно это проявление неугодничества уже есть серьезнейший шаг к Истине.
Лев Николаевич и чувствовал, и понимал, что за событиями в Москве, в России, в мире и вообще во вселенной стоит нечто мощное, превосходящее человеческое разумение; происходит некое противостояние всепобеждающему началу, и происходящее в каждой точке пространства определяется именно этим противостоянием, а отнюдь не отсутствием в Москве 'заливных труб' - пожарного инструмента.
Кстати, и этот аргумент 'заливных труб' тех, кому нравится думать, что суть русского народа - вандализм, легко опровергается. Пожарное депо, очевидно, единственная военизированная служба в городе, в которой количество лошадей превышало необходимое их число для того, чтобы за один раз погрузить в штатные повозки весь числящийся под ответственностью брандмейстера инвентарь. Иными словами, у начальника над пожарными доставало лошадей не только вывезти (на всякий случай) казенное имущество, ему вверенное, но и личное тоже, а также имущество своих подчиненных. Подобных возможностей ни у монетного двора, ни у арсенала нет не только в наше время - не было и тогда - их имущество вывозили только сторонним, специально нанятым транспортом. Не удивительно, что в неразберихе бегства из Москвы начальникам золото и серебро не было на чем вывезти - даже для себя лично!
Из всех трех вышеприведенных гипотез (учитывая дух планеты, на которой Льва Николаевича причисляют к сумасшедшим, а жену его Софью Андреевну считают за идеал жены), естественно, не может не воцариться предположение о поджоге полной ранеными Москвы некими якобы русскими духовно- нравственными чудо-богатырями.
Да-да, во-первых, русскими, во-вторых, из них лучшими из лучших.
Однако, при ознакомлении с источниками (мемуарами) о пожаре Москвы невозможно не споткнуться о некоторые странности систематического характера - противоречащие гипотезе о нравственно озверевших русских. Прежде всего, никто при вступлении Наполеона не заметил русских чудо-богатырей. Обыкновенные русские (остались, например в Воспитательном доме, с маленькими детьми, старших пешком из города вывели) повально были заняты тушением пожаров, с чем им справиться не удалось, поскольку в тот день разыгралась такая буря, какой старожилы не помнили - и все это без капли дождя. Напротив, все те несколько поджигателей, которых захватили с поличным, находились в последней степени опьянения. (Кстати, в войска Гитлера из десятков тысяч английских военнопленных перешли только человек тридцать - все сплошь опустившиеся алкаши.) Иначе говоря, поджигатели находились в особогипнабельном состоянии, то есть не могли не выполнять разрушительных пожеланий самого сильного в тот момент в Москве гипнотизера!!
Среди поджигателей был также отмечен и один выживший из ума (!) слепой (!) старик (!). Как известно, этот тип, наравне с теми, кто находится в состоянии наркотического или алкогольного опьянения, намного лучше зрячих и не утративших от интоксикаций разного рода критического мышления чувствует, чего от него ожидает яркий некрофил - и исполняет ожидаемое. (Кстати, подхалим и субвождь Ростопчин, подобно алкашам, должен был действительно вдруг захотеть сжечь город.)
'Странности' во все времена разрешались одним единственным способом - выявлением скрытого стержня происходящего - достоверным объяснением, иногда с привлечением прежде замалчиваемого материала.
В данном случае - достаточно вспомнить о событии известном, том самом, за которое корсиканца высмеивали и высмеивают на Руси так, что 'самонадеянное ничтожество' в гробу, наверное, не просто переворачивается, но крутится волчком.
Разумеется, это - четырехчасовое ожидание Наполеоном на Поклонной горе депутации бояр с ключами от города.
Наполеон так и говорил: 'бояр'.
Когда стало ясно, что делегации бояр не будет, наполеоновцы решили русским помочь и - благо от тогдашней Москвы до Поклонной горы было рукой подать - сели на коней и отправились отлавливать лучших русских людей.
Выбирали будто по списку некрофилических профессий из 'КАТАРСИСА'. Депутацию составляли двенадцать 'лучших русских людей' - купчики, чиновники, неясных занятий мещане и один утверждавший, что он дворянин, - все пьяные.
Наполеону, которому уже довелось убедиться, что русские умирают, но не сдаются, достаточно было одного взгляда на 'лучших людей', чтобы вынести им диагноз.
'Имбеци-илы', - брезгливо сказал страждущий ключей от великого города - и отвернулся, чтобы ни разу более не посмотреть в их сторону.
'Имбецил' - это французское слово. Означает оно - 'идиот'. Диагноз неизлечимой болезни.
Наполеон знал, что это - не русские.
Он жаждал победы над русскими, а привели своих. ('Вы все нуждаетесь в наркотике', - презрительно сказал Наполеон своим на о. Св. Елены.)
Итак, и изъявившие желание поклониться Наполеону, и те, которых задерживали при попытке поджечь Москву, и те, которые остались преданы вождю Наполеону вплоть до ссылки на остров, принадлежали к одному психологическому типу! Это была пьянь!
Таким свойственно выполнять пожелания вождя!
Но и те, и другие, и третьи менее всего были Наполеону интересны - одними лениво пользовался, к другим на Поклонной горе даже не подошел, а вот поджигателей приказал расстрелять.
(Расстрел или какой иной способ умерщвления вождем наиболее преданных ему соратников - сюжет в
