Мы встретились в Раю… Часть третья

раздавлю, как мандавошку! заорал и нажал клаксон. Вильгельмова спокойно захлопнула дверцу «запорожца», щелкнула в ней ключиком и, не удостоив бородача и поворотом головы, взяла Арсения под руку, повела куда-то во тьму.

Там, в глубине площадки, за двумя асфальтированными горками, на которых гаишники проверяют крепость тормозов, за невысокими полупрозрачными кустами, чернела и плескалась вода канала, потому только и видимая, что в ней отразились два-три огня противоположного, тушинского берега. Вильгельмова полезла в сумочку, достала пачку «винстона», извлекла сигарету. Арсению не предложила. Стояла, ожидая огня. Арсений хлопнул по плащу: в случайном коробке громыхнула пара последних спичек. Одна погасла, другая… Несколько лет не расстававшийся с любимым «ронсоном» — свадебным подарком Ирины, — Арсений разучился зажигать спички на ветру. Особенно сложно оказалось подавать другому.

Вильгельмова раздраженно отобрала у Арсения коробок. Зло чиркнула раз, еще раз — спичка сломалась, задрав истертую наклейку и уткнувшись в задир. В коробке, кажется, ничего больше не осталось. Нет, одна еще была: завалилась в щелочку между дном и стенкою. Вильгельмова выковырнула ее длинным эмалированным ногтем, и по решительному выражению лица и тела Елены Арсений понял: загубит и эту. Сказал по возможности мягко: дайте-ка все же мне.

Вильгельмова неожиданно дала, и дала так покорно, что Арсений рискнул вытащить из ее губ и сам объект прикуривания, ощутив через мгновенье вкус помады. После всего произошедшего провалиться было просто невозможно, и Арсений, внимательно осмотрев боковые поверхности коробка, скоординировавшись с ветром и расслабив мышцы по системе Станиславского, как учили в Студии, запалил спичку. Пахнуло вкусным дымком. Арсений протянул сигарету Лене, но та достала уже новую, а Арсениеву брезгливо взяла, чтобы только разжечь свою, и чуть не выбросила сразу же, но опомнилась и вернула: благодарю. Это я вас благодарю, не сдержался Арсений. За валютное лакомство со своего плеча.

200.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………… ……………………………………………………………………………………………………………….

201.

Второй из трех известных Арсению Профессоровых группен-сексов — в кооперативе «Лебедь», в квартире чернобородого гинеколога. Гинеколог повел их всех показать маленький свой огородик, устроенный в двойной лоджии, и вечерняя свежесть загрубила, увеличила под болотной кофточкою соски Лены, так что они просто не могли не обратить на себя внимания, не возбудить. Профессорши не было. Из женщин, кроме Лены, — Наташка и две немолодые дамы, обе в очках.

Вернулись в квартиру, пошла обычная московская болтовня, но Арсений, памятуя прошлую встречу у Профессора, сумел удержаться, не открывал рта, а сам исподтишка все поглядывал на Ленине лицо, на Ленину грудь и фантазировал, как, едва развернется собственно группен-секс, непременно овладеет именно Леною, это несмотря на то, что и гинеколог (ему-то вроде зачем? при его-то профессии!), и Наташкин Сукин, и даже Профессор — все явно положили на Лену глаз, — овладеет ею, не подпустит никого, и, парадоксально, — в этой парадоксальности главная-то и соль! — с группен-секса и начнется Арсения с Леною долгая и чистая любовь.

Когда, наболтавшись вдоволь, наглядевшись вдоволь друг на друга вперекрест липкими взглядами и так на действие и не отважившись, поднялись уходить, Арсений и сам не знал, радоваться или огорчаться, но, во всяком случае, определил для себя, что Лену пойдет провожать он. Осуществить задачу оказалось не так просто, ибо, судя по всему, то же, что и Арсений, определили для себя и остальные мужчины их небольшой компании, а решительнее остальных — Профессор. Арсений предоставил ему бороться за Лену, а когда Профессор победил, пристроился к парочке третьим и в самый подходящий момент дуриком эдак ляпнул, что правду ли, мол, говорила Наташка, будто в группен-сексе каждый должен кончать непременно на своей и что будто, мол, он, Профессор, из нравственных соображений никогда не изменяет супруге? Сама самоуверенность, Профессор несколько смешался, а тут и Лена пришла на помощь: не смею вас, дескать, задерживать долее, коль вас ожидает законная половина! — и Арсений с Леною остались вдвоем.

Он взял Лену под руку и, ощущая предплечьем сладкую упругость груди, а предощущая в ближайшем будущем и вообще пиршество чувственности, повел по проспекту. Я не знаю, на что надеетесь вы, прочла Арсениевы мысли Лена. Я ведь замужем. Зачем же приходили сюда? Из любопытства. А вы? Пока Арсений думал, что бы ответить на безусловно издевательский вопрос, Лена принялась рассказывать про мужа, горбуна, который лет десять уже нигде не служит, но изображает чрезвычайно подробную, растянутую ось времени, на которую, с одной стороны, наносит, так сказать, политические события всемирной истории, с другой — моменты появления заметных произведений мысли и искусства, а также отрезки, когда властвовали те или иные художественные и философские направления; все это, разумеется, требует глубочайшей образованности и огромного труда и завершится нескоро, но уже сейчас можно заметить ряд поразительных парадоксальнейших совпадений, которые стоит считать чуть ли не за открытия. На что же вы живете? Арсений изначально раздражился на мужа Лены за то хотя бы одно, что тот — муж, а столь увлеченный рассказ о нем Лены довел Арсениево раздражение до предела. У него небольшая пенсия по инвалидности, а я зарабатываю не очень плохо. Кто же вы, такая богатая? Театральная художница. Из какого театра? Так. По провинции. На договорах. Другими словами, муж у вас на содержании? Лена грустно качнула головою: ничего-то вы не понимаете. Он гений, и быть подле него, помогать ему чем возможно — это и счастье, и, не исключено, — единственное оправдание безалаберного моего существования.

Они стояли в дверях Лениного подъезда, и совершенно очевидно было, что пытаться ухватить Лену за грудь нелепо и бессмысленно, а пытаться осмеять всемирную историю искусств, нанесенную на ось времени, — едва ли и не опасно. Арсений смирился с поражением и только, чтобы при плохой игре сохранить хорошую мину, спросил телефончик, записав его на случайном клочке и даже не перенеся потом в книжку.

202.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………… ……………………………………………………………………………………………………………….

203. 2.04 — 2.11

Я не испугался вашего мужа, но вы так жарко говорили о нем, что я подумал… Об этом подонке? Похотливый калека! Маразматик! Альфонс! Но история искусств… Ах, что он понимает в искусстве! Искусство возможно только в Боге, искусство должно быть добрым и смиренным. Все эти доморощенные гении! Я не отрицаю: во многих из них действительно присутствует талант, но они циничны и, стало быть, бесплодны. Вы верующая? Меня окрестили два месяца назад. Отец Алексей, знаете? Из ивановской церкви. Хотя откуда вам знать! Вы ведь тоже, наверное, атеист?! Видите ли, Лена, я стараюсь жить, беря в конечном итоге за точку отсчета Дух, однако любая церковь, на мой взгляд, — учреждение идеологическое: со своими чиновниками, со своею программою, с ощущением единственно собственной правоты и знания Истины в последней инстанции, а потому и с непременной нетерпимостью, с ненавистью к инакомыслящим, к мыслящим вообще… Атеист! горько пожалела Арсения Лена и тут же посуровела. Следует верить, а не рассуждать, не мудрствовать лукаво. Мудрствование — грех, а спасемся мы только верою. От чего спасемся? Лена снова гневно сверкнула глазами: ни одно достойное дело не свершается без молитвы! Я позавчера вернулась из провинции: мы выпускали с молоденьким мальчиком, с дипломником ГИТИСа, спектакль — суровость сменилась на заволакивающую очи нежность, — мальчик, безусловно, талантлив, а спектакль не склеивался никак, хоть плачь. Бедняжка, по-моему, даже и плакал. И вот я лежу как-то ночью у себя в номере, и мне словно бы голос, чтобы я мальчику помогла, чтобы открыла Истину. Я встала, халатик накинула и постучалась к нему… («Шестикрылый Серафим», с улыбкой подумал Арсений. Пародия на «Шестикрылого Серафима»!) Захожу и говорю: давай, говорю, молиться. Без молитвы, говорю, не свершается ни одно достойное дело. Мы стали рядышком на колени и молились до самого утра…

Арсений выслушивал чушь Вильгельмовой, украдкой поглядывая на часы. Когда времени стало слишком много, решился-таки вклиниться в ее монолог, простите, Лена. Одиннадцать минут третьего. Мы опоздаем на перекличку.

204.