Не ходите, девки, замуж!

окончившееся раньше, чем поезд пришел на станцию. Странный сон, который можно забыть или хранить в памяти, как одно из тех безумств, что хоть раз в жизни совершают все. В моей жизни явно не хватало безумств, так что я с чувством выполненного долга положила в свой долгий ящик воспоминания об этой ночи, чтобы иногда, сидя в пропитанной благоразумием Володиной квартире, воскликнуть про себя: «Я могу быть совершенно ненормальной».

– Мне лучше уйти, – взволнованно сказала я, хватая телефон.

– Как скажете, – расстроенно кивнул бармен, но я уже вышла сквозь стеклянную дверь на ночную улицу, которая, однако, сияла ярче, чем днем.

Переливаясь огнями вывесок и витрин, покрытые огнями автомобильных фар, улицы пели и плясали не хуже цыганского табора. Меня кружило в вихре летящих куда-то пешеходов. Шумные многочисленные компании обходили меня, как препятствие на своем пути. Я стояла и озиралась, не совсем понимала, куда мне идти и где Маргаритин дом, как далеко от того места, где я нахожусь. К тому же мне было сложно сосредоточиться на этом, мои мысли были полны другим.

Я не могла решить, как относиться к этому «…ты же теперь моя…»? Как к глупой шутке? Нет, что угодно, но только не шутка. Чего мне следует ждать? Звонков? Встреч? Новых ночей, наполненных ненормальной, животной страстью? В моей голове мелькали все возможные варианты, кроме одного. Я точно знала, что это не любовь. Все остальное – было вполне возможно.

Глава девятая, в которой я хотела бы наступить на горло собственной песне

Чем бы дитя ни тешилось,

лишь бы муж не узнал

Иногда и трех дней достаточно, чтобы развалить все, что создавалось годами. Как это грустно, что человек не может удержаться на краю своих собственных желаний. Сегодня мы ищем любви, завтра нам надо только, чтобы нас оставили в покое и дали дочитать газету. Молодость завидует власти, а власть мечтает о юности и беспечности. Когда-то Владимир предложил мне контракт, и я приняла его. Мне показалось, что не может быть ничего лучше предложенной им комфортной, вежливой пустоты. Я так устала любить, так хотела сидеть в уютном кресле и читать журнал, что готова была поверить, что мое желание не изменится, что оно навсегда. Но я ошибалась. Одной ночи оказалось достаточно, чтобы понять, насколько бессмысленно и фальшиво все наше существование. Все, кроме Мусяки. Он – единственная реальность, от которой не может укрыться ни один из нас.

Я оглянулась на платформе и увидела Владимира. Он стоял с взволнованным и немного бледным лицом и всматривался в толпу. Я на секунду почувствовала себя троянским конем, точнее, троянской кобылой. Во мне уже было скрыто, припрятано огромное предательство, но я смогла спокойно улыбнуться в ответ на улыбку Володи и приняла его поцелуй в щеку. Мы оба всю дорогу старательно делали вид, что все хорошо, все прекрасно, удивительно и лучше быть просто не может. Муж рассказывал о заказе на перевод документального фильма ВВС, над которым он трудился всю прошлую ночь, о том, как долго он выискивал какие-то спецтермины в Интернете. Я смеялась, закидывая голову, и всячески демонстрировала счастье. Единственный человек, который в это счастье искренне верил, сидел на заднем сиденье «Мерседеса» и умолял нас проехаться на метро.

– Мама, там ельсы. Там у-у-у! Скалатор. Ну, можно? Почему-у-у-у?

– Ванюш, мама устала, ей трудно будет по ступенькам идти, – пытался воздействовать на него заботливый Владимир. Его красивое, усталое лицо еще больше исхудало и заострилось за эти дни, предательски дав проступить всем прожитым годам. Что-то больно кольнуло у меня внутри, все-таки не чужой же человек. А впрочем, может быть, он просто не выспался? Всю ночь работал. Уж точно не переживал из-за меня.

– Зачем идти? – удивился Мусяка.

– Как зачем? – не понял Володя.

Мусяка нахмурился, как он хмурился всегда, когда взрослые «тупили» и не желали понимать самых очевидных вещей. Потом, вздохнув, пояснил:

– Там же СКАЛАТОР. Он сам катится! – и всплеснул руками. С совершенно серьезным лицом Мусякин убивался, что не может между «Мерседесом» и Метрополитеном им. В.И. Ленина выбрать последнее. Мне это было непонятно, но в его, в Мусякиной реальности не было ничего волшебного в папином «мерсе». И машина, и сам папа – явления привычные, а следовательно, малоинтересные. К тому же в «Мерседесе» Мусяку укачивало, а метро – вот это эксклюзив, вот это приключение.

– Есть что-то неправильное в том, как современные дети относятся к машинам, – вздохнул Володя, словно озвучивая мои собственные мысли, коснулся рукой моей руки и добавил: – Я очень рад тебя видеть.

– Я тоже рада, – кивнула я.

Это была правда, я была рада ему. Отчего бы мне его не любить, он же хороший человек. Прекрасный отец, не пьет, не курит, бегает по утрам. С сыном занимается, учит его языкам, следит за правильным питанием. Нет, это все не то. Володя – хороший человек, но вооруженный до зубов и готовый на все, чтобы не допустить в свою крепость никого из посторонних. Посторонняя – это была я.

– Хорошо, что поезд приходит утром. Пробка вся в город стоит.

– Хорошо идти против движения, да? – усмехнулась я и бросила украдкой беспокойный взгляд на безупречный профиль Владимира.

Он аккуратно вел машину, сверяя маршрут с бортовым навигатором, а я подумала о том, как изменится его лицо, когда бомба рванет. Какая я, однако, коварная и вероломная. Конечно, налицо были и явления некоторого малодушного страха, мешавшие мне исполнить задуманное в соответствии с планом. Но с другой стороны, чем я рисковала? Отношениями? Я вас умоляю, разве они у нас есть? Можно ли потерять пустоту? Я решительно настроила себя действовать так, как и было задумано.

– Как тебе Питер? – спросил Володя, чтобы заполнить возникшую паузу.

– А, красиво, – махнула рукой я. – Но дома лучше.

– Нет, правда? Что запомнилось тебе больше всего? – спросил он, заставив кровь прилить к моим щекам. Я вспомнила руки Алексея и на секунду прикрыла глаза.

– Петропавловская крепость, – вспомнила я и ухмыльнулась. – Красивая тюрьма.

– Ну, исторически это была не тюрьма, а форпост, – затянул лекцию Владимир.

Я сочла за лучшее не перебивать его. Забавно, что я была так спокойна. Я ведь сделала своими руками бомбу, да еще самолично запалила фитиль. И теперь только осознала, что под взрывной волной могу оказаться и сама. Смотря как рванет. Вспомнилось: «Куда ты, на фиг, денешься с подводной лодки». Но… раньше надо было думать.

Думаете, я не думала? У меня же и время было подумать. Все три дня я прогуляла по Питеру, посвящая все время былому и думам. Я смотрела на все эти пейзажи, парки, мосты и фонтаны, а мысли мои были далеки как никогда.

«Ты же теперь моя». Так ведь написал Алексей. И хотя эти слова в целом ничего для меня не значили, оставаясь дурацким розыгрышем не совсем нормального мужчины, каким-то образом выведавшего мой телефонный номер, я определенно поняла одно: я – ничья. По крайней мере, я уж точно не Владимирова. Я для него как наша тумбочка для обуви. Стоит и стоит, не мешает же. В квартире ей не место, но у входа вроде даже смотрится. Сигареты в ней можно хранить.

– Приехали, – громко сказал (или повторил?) Владимир, вылавливая меня из глубин подсознания. – Черт, конечно же, твоя Верка тут торчит, – недовольно фыркнул он, доставая из багажника вещи. Я вышла и направилась к лавочке перед детской площадкой.

– Динка, ты вернулась? – крикнула Верка, скучающая в одиночестве на площадке перед домом.

Ее детки в экстазе барахтались в большой, до краев наполненной грязью канавке. Мусякин тоже было воспылал желанием, ибо ничто человеческое ему не чуждо, особенно счастье коллективно изваляться в грязи, но Володя взял его за руку и повел домой умываться после вокзала. Микробы! Я же осталась.

– Я покурю, – сказала я, получила положенные неодобрительные взгляды, но проигнорировала их, как обычно. Я подошла к Верке, радостно разулыбавшейся при виде меня.

– Ну, а как вы тут?

– Да как мы? Мелирование думаю опять сделать. Зарплату только вот задержали, козлята. Чтоб им