– Да брось ты, Володька, мы сама деликатность. Представь только, если бы на нашем месте оказался кто-нибудь другой. Васька Тихомиров из художественных мастерских Театра оперетты, к примеру.
Богдан же сделал виноватое лицо:
– Неужели обиделся? Мы ж любя.
– Во-во, вашей любви мне только не хватало!
– А что, в духе времени, – заметил Филипп и поспешно добавил, увидев, что их друг готов взорваться: – Но… но мы все трое сторонники традиционной ориентации.
Однако твои шансы в этой авантюре предпочтительнее наших.
– Ага, – кивнул Богдан. – Ну какой из меня обольститель, сам посуди? Тут особое обхождение требуется, слова покрасивше…
– Покрасивее, – поправил его Филипп.
– Во, и я об энтом самом, – ответил Богдан, скорчив дурашливую гримасу.
Владимир для виду еще поотнекивался какое-то время, даже изобразил, что сердится. Однако в глубине души затея ему неожиданно понравилась. Очень уж хотелось поставить на место девицу, которая, ничего не смысля в живописи, взялась его поучать.
– Ну и как вы себе представляете это самое охмурение? – как бы нехотя сдаваясь на их уговоры, спросил он наконец.
Филипп какое-то время красиво водил в воздухе своей тщательно причесанной головой и помахивал руками, вроде как дирижируя:
– Как-нибудь эдак… чтобы она почувствовала себя неземным созданием. Объектом рыцарского обожания, скажем…
– Это ты загнул, Коржик. Может, мне еще и белым жеребцом обзавестись? – Владимир недовольно хмыкнул. – Буду в обнимку с лютней романсы под ее окнами распевать. Только, учтите, с моим слухом вы первые взмолитесь, чтобы я заткнулся.
– Тогда тебе надо узнать, чем она занимается, и проявить к этому интерес. Женщины, они страсть как любят сеять разумное, доброе, вечное среди нас, неотесанных мужиков! – воскликнул Богдан.
– Наша Надежда – кандидат наук, – как бы между прочим сообщил Владимир.
– Каких?
– Выражаясь интеллигентно, хрен его знает. Может, каких-нибудь металлургических или нефтехимических.
– Ну нет, господа, такая девушка, как наша хозяйка, или филолог, или искусствовед, – произнес Филипп, глядя в потолок, где прямо над ними находилась комната Надежды.
– Если искусствовед, то препоганый, скажу я вам. Ни черта в живописи не смыслит, – презрительно скривился Владимир.
Филипп тут же заинтересованно уставился на него:
– И когда, позволь узнать, ты успел это выяснить? Опять ты, Володька, что-то недоговариваешь.
– Да тут и говорить-то не о чем, – буркнул он. – Ей, да будет вам известно, вид из моего окна не понравился. Я о пейзаже говорю. С ее точки зрения, надо каждую травинку выписывать, чтобы все как настоящее было.
– Замечательно! Вот ты ее и просветишь насчет изобразительного искусства! – воскликнул Филипп. – А там она проникнется к тебе, читай – к нам, почтением и поймет, что этот дом нам нужен больше, чем ей. Как натура возвышенная, она обязательно…
– Коржик, кончай трепаться. Сейчас все возвышенные натуры считать умеют, – осадил его Владимир. – Но раз пока ничего иного на ум не приходит, будем просвещать и охмурять. – Он вздохнул. – Может, дельце выгорит не так, так эдак.
В своей тетке на портрете Надежда неожиданно обрела наперсницу, которой можно довериться во всем или просто поболтать с ней от нечего делать. Возможно, это шло от внутреннего одиночества, а возможно, от избытка переполняющих ее чувств, порожденных как прошлыми, так и нынешними обстоятельствами.
Троица молодых людей внизу просто не могла не тревожить девушку. Вроде бы выглядели прилично и вели себя соответственно. Но если бы все бандиты с ходу заявляли, что у них на уме, тогда не было бы большинства преступлений. На всякий случай Надежда еще утром решила запирать дверь своей комнаты на все имеющиеся замки и засовы, ставить перед ней стул, а на него оцинкованное гремучее ведро, которое тайком принесла из сарая. Если решат проникнуть к ней в комнату, она обязательно услышит, проснется и схватит огромный молоток, который теперь обосновался на стуле возле кровати.
Что для злодеяния не обязательно ждать ночи, ей в голову как-то не приходило. Наверное, к счастью. Что ни говори, а каждый судит о людях преимущественно по себе…
Слегка захмелевшая и порядком уставшая, Надежда разделась и легла в постель. Она попыталась было упорядочить в голове сумбурные, отрывочные впечатления сегодняшнего дня, но поняла, что только впустую потратит время. Поэтому взбила подушки в белоснежных наволочках с прошвами, поудобнее устроилась на пуховой перине и закрыла глаза.
Сон пришел почти сразу, а вместе с ним и странные видения, но то, что они странные, она поняла, уже проснувшись. А так нереальный, заливающий все вокруг ровный серовато-голубой свет казался вполне естественным, как и незнакомая обстановка знакомых комнат, с образами в углах и горящими перед ними лампадками, с деревянной струганой мебелью, с расписанным цветами темно-зеленым сундуком, окованным металлическими полосами.
Надежда бродила по теткиному дому, узнавала отдельные предметы, только почему-то они выглядели как новые. При этом взгляд ее то и дело натыкался на сундук. Он оказался прямо-таки блуждающим. То стоял возле печи, покрытый полосатым домотканым половиком, с дремлющим котом на нем, то между окон в ее комнате на месте комода, то в галерейке, и на нем красовался дымящийся самовар.
«Интересно, а что в нем?» – с этой мыслью Надежда и проснулась. Снаружи заливались птицы, но снизу не доносилось ни звука. Так тихо бывает только в пустом доме.
– Отправились по своим делам, – поведала она портрету и сладко потянулась. – Вот бы их вовсе не было. Но тут уж ничего не попишешь… А может, это даже хорошо, что дом не пустовал, – неожиданно пришла мысль. – Ведь могли и разграбить его, вынести все подчистую, а так трое молодцев по лавкам сидят, мое имущество стерегут.
Надежда еще раз потянулась и не спеша встала с кровати. От нагретых утренним солнцем половиц шло приятное тепло, а отшлифованные многими ногами за долгие годы, они стали гладкими как шелк. Тетка Нила, помнится, говорила, что, если пол мыть с толченым кирпичом, он приобретает красивый розоватый оттенок.
Не глядя на часы – незачем, – Надежда достала из шкафа халатик в бело-розовых, как зефир, тонах и в нем спустилась вниз. Правда, прежде, чем отправиться в душ, она воровато заглянула одним глазком в кухню и удовлетворенно выдохнула. Действительно, никого, и в смежной комнате – тоже.
– Чудненько, – пропела девушка и вернулась в галерейку, куда выходила дверь душевой.
Одна из ее стен граничила с огромной печью, но в холодное время года галерейку приходилось преодолевать галопом. Сквозняки здесь гуляли отменные и избавиться от них никак не удавалось.
Пребывая в полной уверенности, что одна дома, Надежда приняла душ, нанесла на волосы питательную маску с ароматом шоколада, втянула носом аппетитный запах и решила, что самое время выпить чаю с конфетой или какао, пока на голове идет процесс регенерации, омоложения, укрепления и всего такого прочего. В предвкушении приятного времяпрепровождения она открыла дверь душевой и шагнула в галерейку. На теле – легкомысленный халатик выше колен, в руках – мокрое ярко-малиновое полотенце, на голове – полиэтиленовый пакет с розовой надписью «Спасибо за покупку».
– Вы сегодня удивительно в цвете, как говаривал один мой знакомый скульптор, – проникновенно произнес Владимир от двери кухни и, сложив указательные и большие пальцы рук рамочкой, сквозь нее воззрился на потрясенно замершую девушку. – Белое, бледно-розовое, малиновое… Ну, прямо-таки клубника со сливками. А надпись… – Он в немом восторге закатил глаза.
Надежда, задержав дыхание, опрометью бросилась вверх по лестнице, распахнула и спустя мгновение захлопнула дверь и громыхнула засовом. Затем прижалась к ней спиной.
– Убила бы… будь моя воля, – с запинкой от сбившегося дыхания произнесла она.
