Одолжив на время юноше в зеленом мундире свою клетчатую рубашку, Владимир поплотнее закутал ею холст и понес его на чердак.
– Рядом с этим древним сундуком вам, молодой человек, самое место, – сказал он, бережно пристраивая портрет между двумя листами шифера. – Если что, я рядом. – И поспешил вниз, словно боялся быть застигнутым на месте преступления или, того хуже, услышать: «Да не волнуйтесь вы так, сударь, я все понимаю и на вас, право слово, не в обиде».
Глава 14
«Выпись из первой части метрической книги Нижегородской епархiи Коврюжинского уђзда Преображенской церкви за 1887 (седьмой) годъ…» Далее в графе «Имя родившагося» значилось – Пантелеймон. Его родителями были означены крестьянин села Старый Усад Коврюжинского уезда Пафнутий Степанович Наружкин и законная жена его Авдотья Ивановна, оба православные. В правом углу красовалась темно-синяя гербовая марка стоимостью 60 копеек. Внизу листа круглая лиловая печать с трехглавой церковкой на ней заверяла подписи священника А. Кащенкова и псаломщика П. Радковского, совершивших над младенцем Пантелеймоном таинство крещения. Были там еще дата и порядковый номер документа.
Надежда вздохнула. Нет, не такую «выпись» хотелось бы увидеть мэрше Марине Олеговне. Но, как говорится, супротив документа, да еще с печатью, не попрешь. Родственников не выбирают, это не друзья- приятели, их преподносит судьба на блюдечке с голубой каемочкой. Сфотографировав для начала «выпись» на мобильник, Надежда отложила пожелтевший и протертый до дыр на сгибах лист, чтобы потом сделать с него ксерокопию. Если, конечно, госпожа Наружкина того пожелает.
Своим же уловом она похвалиться пока не могла. Ничего, что способно было пролить свет на происхождение дамы с портрета, Надежда не обнаружила. Правда, отыскалась полусожженная рукописная тетрадка в кожаном переплете, на которую она поначалу возложила особые надежды. Оказалось, что на месте обугленного остова, видного из окон дома тетки Нилы, некогда стоял деревянный усадебный домик, по-нынешнему – дача.
Принадлежал он местным помещикам Самойловичам. Один из них задумал вести дневник, который и держала сейчас в руках девушка, с трудом смиряя трепет в сердце. Все-таки усадебка располагалась рядом с домом, в котором висит портрет дамы в сером платье. Да и фамилия владельцев начиналась с буквы «С»…
Однако, пролистав с десяток страниц, Надежда впала в уныние. Тетрадь принесла ей очередное разочарование. Мало того что почерк автора дневника не отличался каллиграфичностью, а текст сплошь состоял из слов и оборотов, давным-давно вышедших из употребления, так в довершение к этому почти не сохранилось ни одной целой фразы. Дневник сильно обгорел сверху и с правой стороны.
Что-то там про дворовую девку Оньку, про именины у местного градоначальника Матвея Павловича Новинского, про цены на рыбу и пшеницу, про долгожданный приезд племянника из Санкт-Петербурга, про неудачную охоту на лис, про ожеребившуюся рыжую кобылу, про батюшку Ивана Петровича и тому подобное. Ни тебе имени племянника, ни кому этот Иван Петрович приходился батюшкой, ни что случилось с девкой Онькой. Может, определили горничной к барыне, может, за кого замуж выдали, а может, за какую провинность наказали – неизвестно.
– Пустое это занятие, – вздохнула Надежда, захлопывая тетрадь. – Задачка оказалась мне не по плечу. Столько материала перелопатила, выписывала, сличала, сопоставляла, и все без толку.
– Ну, как дело продвигается, барышня? – осведомился Михалыч, под лязг железной двери появляясь в архиве.
– Никак не продвигается, – буркнула ему в ответ «барышня». – Сил моих больше нету сидеть в этой вечной мерзлоте. Ну хоть что-нибудь нашла бы, а то ведь ничего. И как это люди всю жизнь в архивах проводят, с ума сойти можно, честное слово.
Михалыч покосился на вожделенные валенки на ногах девушки и, неловко потоптавшись, впервые полюбопытствовал:
– А чего ищете, если не секрет?
– Какой там секрет, – махнула рукой Надежда. – У меня дома на стене висит портрет…
– В Москве, что ли?
– Почему в Москве? Здесь, в Коврюжинске.
– А вы разве из местных? Не больно похожи-то. Да и мне говорили, что вы московская.
– Да, я московская, правильно вам говорили, – покорно ответила Надежда.
– Так где портрет-то висит, здесь или там?
– Здесь, здесь. В доме моей тети Нилы.
– Неужто Неонилы Порфирьевны Ивановской? Царствие ей небесное. – И старик осенил себя крестным знамением.
– Ну да.
Неожиданно выяснилось, что Михалыч умеет улыбаться.
– Так бы сразу и сказала, а то то одно, то другое. Совсем мне голову, старому, задурила. Раз Неонила Порфирьевна тебе теткой приходилась, то, стало быть, ты ее племянница, та, что шибко ученая, в столичном институте работает…
– Все верно. – Надежда стала уже изнемогать от этого никчемного разговора. – Пожалуй, на сегодня с меня хватит, – сказала она, поднимаясь.
Не тут-то было. На Михалыча, наоборот, напала словоохотливость.
– Так что там с портретом случилось? – спросил он, присаживаясь с боку у стола и подпирая подбородок рукой.
– С ним ничего не случилось. Он знай себе висит на стенке, как его повесили, наверное, лет двести тому назад, если не больше…
– Ты подожди, не спеши, – остановил старик Надежду, явно собравшуюся покинуть архив и оставить его одного. – А портрет-то чей? Почему он тебя так заинтересовал?
Девушка поняла, что чем обстоятельнее удовлетворит любопытство Михалыча, тем быстрее покинет это холодное неприветливое помещение.
– Портрет молодой женщины в сером старинном платье, – начала она, всем своим видом выражая досаду и нетерпение. – Написали его, наверное, веке в восемнадцатом или в самом начале девятнадцатого. Во всяком случае, так считает один мой знакомый художник…
– Это тот, который пижон? – прервал ее Михалыч. – Ну, с бородкой и с платком на шее… Или тот, который себе на уме? Вроде и одевается небрежно, и ходит чуть вразвалочку, а девки ему вслед все глаза проглядели. И заметь, он все это прекрасно видит, только ему как бы нет до них никакого дела…
Надежда так и села обратно на стул, благо не успела от него далеко отойти.
– Как это – все глаза проглядели?
– Да вот так. – Михалыч снял очки, до предела вытаращил свои близорукие стариковские глаза и вывернул тощую шею под немыслимым углом, словно следил за кем-то ускользающим из поля его зрения. Потом он выпрямился и водрузил очки на нос. – Значит, Володька.
– Да, он, – подтвердила Надежда и почему-то покраснела, как если бы ее уличили в чем-то неприличном.
– Так что у нас дальше с этим портретом? – вернулся старик к прерванной теме разговора.
– Да ничего особенного. Просто хотела выяснить, что за девушка на нем изображена.
– А зачем?
– Просто интересно! – выкрикнула Надежда, теряя всякое терпение, и снова вскочила на ноги. – Интересно, и все тут!
– И выяснила? – как ни в чем не бывало произнес ее собеседник.
– Да нет же! Неужели не ясно?
– А что же ко мне не обратилась?
– С какой стати? Я была уверена, что сама справлюсь.
Михалыч стал похож на римского триумфатора, въезжающего в покоренный город. Даже вроде в плечах раздался и ростом стал выше.
– Но ведь не справилась, сдалась. Всё вы, молодые, стараетесь получить с наскока да по-быстрому. Раз,
