воды самому и дойти или, поделившись, погибнуть? Талмуд склоняет к первому решению. И действительно, нужно быть слепым, чтобы не видеть диктатуры выгоды, дарвиновская борьба оставляет этику отчаянию. «Из славы или прибыли выбери прибыль», - учит купца средневековая китайская песня, «обмани таможенника и, если нужно, друга», - декларирует она кодексом чести барыш. С тех пор, как место за городом, где шла торговля, дало имя «мещанству», захватившему мир, благородство перекочевало в мифы, а благодарность вызывает иронию. Зачем лицемерить, совесть, действительно, химера, биология - вне морали.
Мы не верим в прижизненное воздаяние, возврат Иову потерянного кажется нам неправдоподобным. «Ибо Ты воздаёшь каждому по делам его», - утверждает шестьдесят первый псалом. Но торжество справедливости - иллюзия. Жертвы, мученики, палачи, самозванцы, пророки перепутаны на земле картами засаленной колоды. Каждый школьник чествует Коперника, повторившего мысли Аристарха Самосского. Ванини, задолго до отцов эволюции предположившего наше происхождение от обезьян, ждал костёр инквизиции и могила забвения. Впрочем, его наблюдение с возрастом перестаёт быть откровением: под проницательным взглядом старости Божья искра меркнет, как фальшивая драгоценность, и в людях всё больше проступает их далёкий предок. «Хорошо, что человеческие слёзы не горят, - иронизирует восточный поэт XII века, - иначе бы их дым заволок небо и погасил солнце».
Жажда справедливости иррациональна, как вера в чудо. «Верую, потому что безумно» делает справедливость предметом религии, пытающейся объяснить необъяснимое. Стоики, с их наивной доминантой долга, превратили этику в бич, христиане отвели ей метафору распятого на кресте, секуляризованная мораль Спинозы разбила её на сумму лживых теорем. Манихеи, катары и богумилы, отрицающие мир как средоточие Зла, безусловно, честнее: плоть черна, наша природа ужасна.
Но слова затирают слова: на земле правят удача и ловкость, над нами - холодные звёзды. Зачем нести горб этических комплексов, если нас ждёт всё искупающее забвение? Куда проще считать этот мир лучшим из миров, чем отвергать ради гордого «я», затерявшегося в его дебрях. К подчинению ходу вещей взывает инстинкт, попытки изменить который обречены. Конформизм замыкает «я» на обустройстве улиточного дома, но смириться и приспособиться - значит не быть.
Этика выше целесообразности, она - бунт против очевидного, крик тонущего пловца, который отвергает протянутую верёвку. Справедливость - это обман, необходимый для выживания, это мираж, заставляющий идти вперёд, это маяк, светящий обречённому кораблю.
Кто зажёг его? И с какой непостижимой целью? Не об этом ли поёт ветер, молчат звёзды и простодушно вопрошают наши сердца?
Обобщение одного закона
Из суммы ограничений, которые налагает творчество, наибольшее сожаление вызывает запрет проникаться своим произведением. Невозможно услышать музыку родного языка, ни одному певцу не дано насладиться собственным голосом. За героями и героинями художнику видятся бессонные ночи, случайные открытия, блуждания, обманчивое, как свет луны, вдохновение и радость от удачно подставленного слова. Подбирая эпитеты, мы говорим, что Наташа Ростова чиста, как первый снег, а Долохов циничен и храбр, мы можем перечислить и другие их качества; но Толстой, много раз исправлявший романы, воспринимал эти образы, конечно, иначе, ведь он был одновременно их отцом, матерью, повитухой и гувернёром. Утрата непосредственности - изнанка мастерства, автор видит перед собой только черновик, а это противоречит гипнозу текста. Восторг Пушкина, завершившего «Годунова», меньше, чем у рядового поклонника его поэмы. И, главное, носит иной характер.
Чтобы избавиться от редакторской мании, нужно забыть написанное. Сименон признавался, как однажды его захватил детектив, оказавшийся из его же ранних. Но он, несомненно, лукавит: такое раздвоение невозможно, закон един для всех.
Древнее сравнение уподобляет мир книге, и я не знаю, позволяют ли исчерпывающее всеведение и бесконечная мудрость Создателя читать её с увлечением, или, как заметил Юм, Он смотрит на Вселенную, как на набросок, полный помарок эскиз, постоянно внося в него мучительные для нас коррективы.
Мотив In Aeternum*10
Александр Пересвет склонился мёртвым к гриве коня, так и не вкусив общей победы. Лежащие под Бородиным не увидели Березины, погибшие под Курском - Берлина.
Все мы солдаты проигранных войн, маршалы несчастливых сражений. Погребённые в прошлом, мы презираем настоящее и боимся будущего, которого, быть может, недостойны. Каждый из нас - политик, угадавший завтра, до которого не доживёт, философ, не постигший близости истины, пророк, не изведавший торжества прозрений.
Екклесиаст лукавит, говоря, что нет ничего лучшего, как наслаждаться делами своими. Ведь мы обречены строить песочные замки. Подвиги Цезаря растоптали толпы Алариха, русскую Империю обратила в тень низость одного поколения. Кто помнит строителей пирамид? Память - неблагодарная иллюзия.
Так отчего же не кончится история?
Быть может, она бы и пресеклась, если бы мы не подозревали, что наша истинная судьба - нечто иное, отличное от случая. Нами движет смутная надежда, что усилия важнее достижений, стремление - поступка, мы верим, что где-то там нас будут судить лишь по намерениям и порывам, а не по ничтожному результату и сомнительному успеху.
Бог атеистов
«И сотворил Бог человека по образу Своему..» И обрёк его этим создавать по себе Бога. Ибо зеркало копирует оригинал, отражение тиражирует жесты.
В уставшей от зла римской провинции Бог есть любовь, на лодках конкистадоров - меч, а в мире отчуждения - одиночество. Это не Бог Авраама, Исаака и Иакова. Он отмахивается от наших молитв, Его главный атрибут - безразличие. Бессмысленно лететь к Нему мотыльками на свет, тщетно просить об участии!
Мы молимся Богу равнодушия, отсутствие молитв - наша молитва.
Постигать или творить?
Пожелает Он что-либо, Он говорит: «Будь!», и это станет.
Всё живое приспосабливается, а человек лучше других. В отличие от зверей он не наращивает мышц, а изменяет окружающую среду. Но он не покоряет природу, это высокомерное заблуждение. Вся наша наука сводится к использованию: выкачивая нефть, мы запускаем ракеты, текущие реки вертят мельницы, атом даёт электричество. Но всё это уже есть в природе, человек не творит чуда. Прорубленные в скале ступеньки делают подъём удобнее, но количество труда оставляют неизменным. Ловко перекрещивая явления, человек извлекает выгоду из их последовательности. В сущности, он также беззащитен перед миром, как и животные, и так же недалеко продвинулся в его глубинном понимании. Как это ни печально, но пока в наших действиях преобладает биология, вся наша умственная деятельность направлена, в конечном счёте, на одно - выжить.
Взять то-то и применить там-то - суть любого изобретения, а подручные средства, даже искусственно синтезированные, приготовленные из природных материалов, уже наличествуют. Человек лишь встраивается, перескакивая с зубца на зубец в могучих шестерёнках природы, не имея ключей к её заводу, не в силах ею управлять.
