В то время предвидение, какой может стать расстановка военных сил после окончания войны с Японией, заставило президента поступить так, как он поступил, то есть договориться со Сталиным о вознаграждении. Это могло рассматриваться или как дань, которую советское правительство может получить и получит любым путем. или как справедливое наказание Японии (за агрессию) и Китая (за слабость) и справедливая награда для Советского Союза.
Черчиллю представился лучший, чем когда-либо прежде, шанс постоянно и свободно беседовать со Сталиным, и он сполна воспользовался им. Они обсуждали вопросы, представляющие взаимный интерес, в присутствии членов штаба и коллег. Но часто они обедали наедине, встречались в тесной компании в любое время дня и вечера, а однажды, 17 октября, просидели вдвоем за бутылкой вина до четырех часов утра.
Обстановка встреч была согрета хорошим настроением – открытым выражением добрых чувств Черчиллем и восхищенными или дразнящими взглядами Сталина. А когда за ужином, поданном в антракте балета в Большом театре, кто-то, произнеся тост за «Большую тройку», шутливо назвал их Святой Троицей, Сталин пошутил: «Черчилль, должно быть, Святой Дух, потому что он много летает». В их деловой разговор то и дело просачивались замечания и воспоминания, возможные только в разговоре собеседников, небезразличных друг другу как люди, а не только как официальные лица. Так, например, в доверительной беседе в ранние утренние часы Сталин долго рассказывал о своей сибирской ссылке.
Черчилль позднее вспоминал об этом так: «Несомненно, в нашем узком кругу мы говорили с такой легкостью, свободой и сердечностью, которые так и не были достигнуты в отношениях между нашими двумя странами. Сталин несколько раз выражал мне свое уважение, которое, я уверен, было искренним. Но я еще больше убедился, что он отнюдь не одинок. Как я сказал своим коллегам дома, „за спиной у него стоит большая сила“».
Вероятно, так оно и было. Поэтому Сталин на этот раз имел причину быть веселым, даже торжествующим. Советские войска получили подавляющее преимущество на всем Восточном фронте в Европе, какое бы направление они ни избрали.
Все три союзника сочли, что визит Черчилля в Москву оказался очень полезным и что напряженность многих политических ситуаций в Европе – фактических и предполагаемых – пошла на убыль. Уменьшилась и опасность разногласий.
Но еще более ценной, чем эти скороспелые компромиссы, была признана согласованная стратегия продолжения войны, как в Европе, так и на Тихом океане. Британцы и американцы были уверены, что немцам не удастся усилить свое сопротивление на западе. перебросив войска с востока. Русские также были уверены в прочности позиций своих войск на Восточном фронте. Американцы и британцы могли рассчитывать на ослабление японских войск в Азии под напором советских войск, а в случае необходимости и на их помощь во время вторжения в Японию. Русские были совершенно уверены, что до того, как им придется это сделать, японцы потеряют силу, необходимую для того, чтобы выдержать длительную борьбу. Они ясно изложили свои планы операций в Маньчжурии и не встретили никаких возражений; и они потребовали огромных поставок оружия и продовольствия для использования на Дальнем Востоке и твердых гарантий выполнения этих поставок.
Но Черчилль и Сталин как в своих публичных заявлениях, так и в частных письмах в необыкновенно теплых словах выражали чувство удовлетворения.
Поэтому Черчилль, покинув Москву 20 октября, написал Сталину: «Идеи и я уехали из Советского Союза ободренными и укрепленными дискуссиями с вами, маршал Сталин, и с Вашими коллегами. Незабываемая встреча в Москве показала, что нет вопроса, по которому мы не могли бы договориться, собравшись вместе для откровенной и дружеской беседы».
Неделю спустя в палате общин он сказал: «Я очень рад сообщить палате, что наши отношения с Советской Россией никогда не были более близкими, дружескими и сердечными, чем сейчас. Никогда раньше нам не удавалось достичь такой дружеской откровенности в обсуждении самых деликатных и зачастую потенциально неприятных вопросов…»
Как отличается это суждение от его мыслей весной по поводу второго фронта и от того, что ему вскоре предстоит! Прилежный протоколист вряд ли может избежать любопытного вывода, что точка зрения Черчилля на Россию была более изменчивой, чем Рузвельта, и зависела от свойства его натуры идти в ногу со временем и обстановкой.
Сталин говорил, обращаясь к Рузвельту: «Со своей стороны могу сказать, что наши беседы были в высшей степени полезны для взаимного выяснения точек зрения… Во время этих бесед мы поняли, что можем без больших трудностей согласовать нашу политику по всем стоящим перед нами вопросам, и если мы пока не в состоянии немедленно найти необходимое решение той или этой задачи, как, например, по польскому вопросу, то тем не менее и здесь открываются более благоприятные перспективы…»
Обращаясь к своему народу 6 ноября, он сказал в основном то же самое: «Недавние переговоры в Москве с мистером Черчиллем, главой британского правительства, и мистером Иденом, британским министром иностранных дел, следует рассматривать как яркий признак консолидации фронта Объединенных Наций, тем более что переговоры прошли в дружеской атмосфере и в духе полного взаимопонимания».
Рузвельт благожелательно отнесся к ходу и результатам переговоров, даже если и не был всем доволен. Его тревога, что Черчилль и Сталин могут, обойдя его, принять решения, которые ему не понравятся, оказалась беспочвенной. К желанию президента не втягиваться в урегулирование вопросов, способных повредить его перспективам на выборах, до которых теперь оставалось всего несколько недель, отнеслись с должным вниманием. Но важнее в его глазах был прогресс в совместном наступлении с востока и с запада против Германии и уверенность, что Советский Союз бросит свои огромные силы в борьбу против Японии спустя три месяца после разгрома Германии.
Какими бы ни были их сокровенные мысли и страхи, похоже, никто из троих не предвидел, сколь коротким окажется их удовлетворение. Некоторые из расплывчатых политических соглашений. предложенных в Москве, оказались столь разочаровывающими, что 8 января Черчилль в послании Рузвельту об их совместных планах встречи со Сталиным, которая в конце концов должна была состояться, писал: «Каковы Ваши соображения относительно длительности нашего пребывания в Ялте? Это может быть поистине судьбоносная конференция, происходящая в тот момент, когда великие союзники очень разобщены и перед нами простирается тень будущей войны. В настоящее время я думаю, что конец этой войны может оказаться более разочаровывающим, чем последней».
Но прежде, чем рассказать о событиях, внушивших это дурное предчувствие, следует упомянуть о появлении Франции как еще одной страны, с которой надо считаться в попытках разделить мир после войны.
По возвращении из Москвы Черчилль узнал о решении американского правительства признать французский Комитет национального освобождения временным правительством Франции. Он долго пытался убедить президента совершить этот шаг, перечислив, почему считает, что комитет во многих отношениях показал себя квалифицированным и приемлемым правительством. Оно успешно сотрудничало с Верховным союзным военным штабом. Под его руководством в провинциях и городах освобожденных регионов Франции была восстановлена свободная и организованная жизнь гражданского населения. Де Голль принял в свою исполнительную организацию новых членов из групп сопротивления и политических партий внутри Франции, в том числе и коммунистов. Одновременно были оглашены твердые планы расширить Консультативную ассамблею, перед которой отчитывался комитет, включив в нее членов из самой Франции; созвать ее в Париже в ноябре; усилить ее власть над исполнительной и подготовить путь к свободным национальным выборам в ближайшее время. Французский народ горячо одобрил лидерство Национального комитета.
Перечислив эти веские причины, 14 октября из Москвы Черчилль намекнул Рузвельту, «…что мы теперь можем спокойно признать администрацию генерала де Голля временным правительством Франции».
Рузвельт по-прежнему колебался, сказав Черчиллю о своем желании подождать, пока французы создадут реальную внутреннюю зону, а Консультативная ассамблея станет более представительной. «Мне следует, – сказал он, – признать эффективное исполнение всех этих актов».
В напечатанном виде это высказывание датируется 20 октября, но, может быть, было произнесено днем-двумя раньше.
