захочешь – поживешь у меня. В доме на берегу моря.
– Ловлю на слове, – повеселела Склодовская. – Я сама себе хозяйка и смогу выкроить для отдыха две- три недели.
Даже открытых источников информации Лугано хватило, чтобы удостовериться: в последнее время на мировом черном рынке искусств стали появляться предметы из «Восточного фонда» – разумеется, из категории «навсегда утраченных ценностей». А в свободной продаже (это аукционы, проводимые крупнейшими торговыми домами на Востоке, в частности) время от времени появлялись вещи из противоположной, «чистой» категории. Часы, в том числе и карманные, изделия из серебра и золота и так далее.
В списке Мартьянова не было, к примеру, древнеегипетской пекторали – золото с бирюзой, лазуритом и сердоликом в технике клуазоне. Она стоила баснословных денег. Целое состояние. Плюс более ранняя пектораль из гробницы Сенусерта Третьего. Многие восточные миллионеры отдали бы за них половину своего состояния и часть души. И скорее всего так оно и случилось. Мартьянов продал пекторали людям, которые пошли на сделку со своей совестью, и получил первоначальный, он же баснословный, капитал для строительства новой жизни.
Лугано порой снился один и тот же сон. Он смотрится в пыльное, подернутое паутиной десятилетий зеркало и видит в нем человека: короткая стрижка, тонкие ухоженные усики, белый пиджак, бабочка. Вот кто-то окликает его по имени: «Николай Ильич! Собин!» – и он, бросив «иду» и еще один придирчивый взгляд в зеркало, подмигивает и исчезает...
Неразрывная связь с прошлым не отпускала Лугано. А точнее – связь с Николаем Собиным, кутилой и завсегдатаем австрийских и лондонских казино. Это он пополнил в 1922 году коллекцию «фонда» двумя пекторалями. Та самая неразрывная связь с прошлым подсказала Лугано точный ответ: ордена Ленина и Красного Знамени, которыми его за особые заслуги отметила Родина, для Собина были во много раз дороже бесценных пекторалей. В отличие от таких людей, как Болотин, Собин спал крепко и даже во сне не мог представить, что его за это же золото и расстреляют. Николай Собин прожил долгую, интересную, насыщенную событиями жизнь. К старости зрение его ухудшилось, но он и виду не подавал. Директор благоволил к своему самому молодому агенту и накануне его первого и крайне ответственного задания устроил встречу Виктора Лугано и Николая Ильича Собина... Лугано не смог сдержать слез, пожимая руку легендарному агенту, и хорошо, что Собин не видел его покрасневших глаз.
– Виктор молодой, неопытный, но он не подведет.
– Можете не сомневаться, – авторитетно и почтительно к Директору отозвался Собин. И спросил Лугано: – Сколько тебе лет, сынок?
– Двадцать два.
– В 1918 году мне было столько же, сколько и тебе.
Молодой и неопытный Лугано не мог подвести ни этого уважаемого человека, ни Директора. Николай Ильич Собин умер в 1985 году, в возрасте восьмидесяти девяти лет, был похоронен на Бабушкинском кладбище Москвы...
Лугано с головой погрузился в работу. Более двух недель он фактически не выходил из дому, не брился, придумав какую-то причину-примету. По телефону договорился с Граковым, и еду ему доставляли домой из «Старого приятеля». «Ты под домашним арестом?» – поинтересовался управляющий. «В точку попал». Граков довольно и с явным облегчением рассмеялся.
Как никогда раньше, Лугано чувствовал себя в полной безопасности. Его охраняли, как восточного шейха.
К концу второй недели поисков он наткнулся в Сети на знакомую фамилию: Летаеф. В одной из сделок по продаже чернильного прибора Роберта Адама (1796 год) участвовал Анри Летаеф. Этот уникальный прибор, отличающийся ажурной техникой, присущей Адаму, был частью «Восточного фонда», хранителем которого на протяжении многих лет была Наима Летаеф. Анри – ее сын, это Лугано выяснил, в первый же день поисков найдя обширную информацию по музею национальных традиций. Анри вступил в должность директора за пять лет до смерти свой матери; Наима же заняла почетное место главного хранителя музея, что устраивало и Директора. Анри фактически унаследовал «обезглавленную» коллекцию. Даже без ключевых экспонатов она представляла собой уникальную сокровищницу. Тот же чернильный прибор Адама ушел с молотка за сто десять тысяч долларов.
Подобную работу Лугано мог проделать и раньше, однако поискам препятствовала ложная, как оказалось потом, уверенность в том, что судьба «Восточного фонда» была решена в 1992 году в пользу Болотина. И даже если бы он решился отследить ту или иную драгоценную вещицу, что с того? Хозяин распродает коллекцию – и это был самый крайний вариант.
Виктор Лугано снова встретился с Болотиным. На этот раз он был чисто выбрит, как всегда, опрятен. Генерал, если бы видел его впервые, не дал бы ему больше сорока пяти.
Лугано принес с собой половину листа со списком, на обратной стороне которого фломастером была изображена половинка фигуры человека.
– Я принимаю ваши условия, генерал. В тот день, когда я чудом остался жив, а на воздух взлетел другой человек, я не смог связаться с Директором. Уверен, он отдал бы мне приказ найти и уничтожить предателя. Насчет его души – это вряд ли. Я заберу ее себе. Но не могу обещать, что однажды вы увидите портрет Екатерины Арагонской и прикоснетесь к ее ожерелью. Если Мартьянов продал их частному коллекционеру, на поиски могут уйти годы.
– Вот что я тебе скажу. Если ты найдешь Мартьянова – это будет полдела и ты сможешь уйти в отказ. Если ты убьешь его – дело будет закрыто. И все же я надеюсь на чудо, что ты вернешь коллекцию.
– Именно это я и хотел услышать, – одобрительно покивал Лугано.
– Что тебе нужно для работы?
– Деловые визы в Тунис, Польшу, возможно, в Ливию и Алжир. Кредитные карты MasterCard, Visa, пятьдесят-семьдесят тысяч долларов на каждой. Плюс деньги на очень дорогие часы и запонки, на пару костюмов от кутюр. Я буду иметь дело с людьми, которые даже ошейники для собак покупают на аукционе.
– Хорошо. Тебе не нужны помощники?
– Пожалуй, я воспользуюсь поддержкой одного человека. Он здорово мне помог при ликвидации Вуйцека и Крайца.
– Кто он?
– Вам это знать не обязательно. И еще одна вещь. У меня осталась проблема по имена Александра Молчанова.
– Оставь эту проблему мне, – выступил Жученко.
Лугано перевел на него взгляд и, изобразив объемный взрыв широко разведенными руками, выдохнул:
– Бум!!
Жученко хмыкнул. И когда Лугано ушел, он поделился с шефом своими наблюдениями:
– А он сегодня в настроении.
– Будем считать это хорошим знаком. Я знаю, о чем ты хочешь спросить: доверяю ли я Лугано. А есть ли у меня выбор?.. Похороны надежды переносятся... на неопределенный срок.
Лугано позвонил Габриэле на сотовый, как только приехал домой и выпил чашку кофе. Он понимал, что расстались они «не очень», однако был уверен, что женщина не откажется от его предложения.
На его приветствие Габриэла ответила сухо:
– Здравствуй, – не называя его по имени. Правда, через минуту его имя все же прозвучало: – Что ты хотел, Виктор?
– Так ты занята? В кабинете или за прилавком?
– Ни там, ни там меня нет. Я в отпуске. В Болгарии. С другом.
– Он болгарин? Погоди, не отвечай. Я знаю, что ты сейчас делаешь. Ты поправляешь солнечные очки, такие огромные, что в них ты похожа на стрекозу. Поправляешь широкополую пляжную шляпу, удобнее устраиваешься на лежаке. Одна рука у тебя за головой. Ты пытаешься сосредоточиться, но тебе мешают
