гениев вашей литературы. Разрешите поставить здесь пятый стул. Столы широкие, места всем хватит.
– Это правильно. У нас еще говорят: в тесноте, да не в обиде.
Пронин сделал знак рукой, и Юргена пригласили за их столик.
– Знакомьтесь, товарищ Шагинян. Это – секретарь господина Малля.
– Секретарь? – Писательница оживилась. – Наверное, молодой человек увлекается литературой. Вы сотрудничаете со швейцарской прессой?
Юрген терпеливо выслушал перевод и, любезно улыбнувшись, ответил:
– Литература – не мой конек, мадам. Я, конечно, получил образование языковеда. Но призвания своего еще не нашел.
– Отчего же, Юрген? Могу вас заверить, господа, у меня еще никогда не было такого расторопного и смышленого секретаря. Верите ли – любое дело в его руках горит, как фломбэ в руках опытного повара. Раньше я буквально изнывал от беспорядка в поступающей корреспонденции. А теперь мой архив преобразился. Никаких проблем! Логика и порядок. Это – бесценное благо для дипломата и общественного деятеля.
– О да, – подтвердил Пронин. – Нам иногда бывает так трудно каждое утро совершать десять-двадцать действий, с помощью которых рабочий стол обретает порядок и чистоту. А ведь как неприятно терять часы, а порой и целые дни в поисках нужной бумаги!
Пронин азартно прищелкнул пальцами.
– Если наш дорогой господин Малль не преувеличивает, вы действительно бесценный человек, господин Вольф.
Писательница вместе с мужчинами выпила шампанского и теперь с удовольствием ела очищенный апельсин. Она внимательно присматривалась к именитому иностранцу. Шагинян изучала героя своей будущей повести.
– Мы, писатели, тоже не можем обойтись без литературных секретарей. Сколько замечательных литераторов начинали трудовую жизнь именно с секретарских хлебов! Лучшая профессия для молодого человека. Но я не верю, господин Вольф, что вы, человек, говорящий на языке Маркса и Шиллера, не готовитесь в писатели. Или, на худой конец, в журналисты.
Пронин посмотрел на Вольфа. Взгляд молодого человека словно говорил: «И когда же ты, тетенька, подавишься своим апельсином?» Но Юрген переборол себя и принялся терпеливо объяснять:
– Понимаете, сударыня, в университете я был капитаном футбольной команды и вообще первым спортсменом. Тренировки, игры, всякие спортивные пари… Все это занимало много времени. В литературе я не силен. Знаете историю: было у отца три сына. Двое умных, а третий спортсмен. Учтите, что я участвовал в чемпионате Парижа по гимнастике.
– Я это учту, – улыбнулась Шагинян.
Пронин наполнил бокалы:
– Я думаю, мы придем к компромиссу, направив господина Вольфа в один из спортивных журналов – корреспондентом или обозревателем. Ведь это литературная работа, не так ли?
Вольф широко улыбнулся:
– Вот это дело по мне. Я и у вас купил несколько спортивных газет. «Красный спорт», например. Русская грамматика мне совершенно незнакома, но фотографии впечатляют.
Малль погрозил Пронину пальцем:
– Я не дам «Красному спорту» перекупить моего лучшего сотрудника. Спорт – это отличное хобби, но скверная профессия. Сегодня ты чемпион, а завтра… Немало судеб покалечено профессиональным спортом.
Пронин не допустил спора:
– И поэтому я предлагаю выпить за нашу советскую физкультуру, несовместимую с миром чистогана! Мы говорим: в здоровом теле – здоровый дух. Но мы неприемлем корыстного азарта в спорте. Да будет он благородным состязанием сильных людей – и никаких закулисных интриг, проигранных состояний, никакого золотого тельца!
– Да будет так! – заключила Шагинян.
Маллю было не по себе: вокруг него то и дело сновали писатели. Знакомились, пожимали ему руку, произносили тосты. А он – из дипломатов дипломат – был вынужден отделываться самыми банальными любезностями. Вот ведь конфуз – никого из этих писателей он не читал… Что-то слышал о романе «Цемент» некоего Федора Гладкова, но Гладкова среди гостей почему-то не было. Выручало только умение вести светскую беседу, но любезности тоже можно рано или поздно исчерпать.
– А я предлагаю тост за писателей! – сказал Малль.
Пронин присвистнул, шум в зале смолк.
– У вас прекрасное ремесло – описывать окружающий мир, сохранять для потомков обаяние своей эпохи, чувства и идеи. Все мы имеем только один шанс на бессмертие – для этого нужно попасть в книгу в качестве героя или прототипа. Выпьем за бессмертную литературу в лице ее лучших советских представителей!
Швейцарец тряхнул головой, поднял бокал, и все присутствующие зааплодировали.
– Браво, господин Малль, прекрасные слова! – воскликнула Шагинян.
А Вольф шепнул на ухо Пронину:
– Силен старик. Я бы так сроду не сказал.
Пронин смотрел на писательские разносолы, воображал, что сейчас творится в «Славянском базаре», где тоже ожидали Малля, и вспоминал о своей командировке в блокадный Ленинград. На секунду Ивану Николаевичу стало так противно, что он чуть не выплеснул шампанское в лицо этому спортсмену Вольфу. Страна живет по продовольственным карточкам, каждая буханка хлеба на счету, а мы здесь приседаем перед иностранцами, как последние лакеи. В который раз Пронин убеждался, что в работе контрразведчика есть что-то от сферы услуг. Эту сторону своей профессии Пронин ненавидел.
А Малль тем временем продолжал:
– Госпожа Шагинян, я что-то не вижу вашего ведущего писателя Федора Гладкова. Он, наверное, живет далеко от Москвы?
– Гладкова? – Шагинян презрительно улыбнулась. – Да, есть у нас такой член Союза писателей. Он как раз живет в Москве, но предпочитает находиться в своей квартире. Годами не покидает Лаврушинский переулок.
Пронин скорчил смешную мину: мол, знаем мы братьев-писателей, друг о дружке слова доброго не скажут.
А Малль промокнул губы салфеткой и проронил:
– Это интересно. Затворник!
– Что же интересного? Писатель должен питаться живой жизнью, а не книжной пылью. Этому нас учил и Алексей Максимович Горький.
– О, Горький! – вспомнил Малль – Я видел в Берлине постановку его пьесы. Про босяков. Ну, про нищих в дореволюционной России.
– «На дне»? – догадался Пронин.
– Очень возможно. Очень возможно. Но я не помню название, да и переводчики обыкновенно путают, переиначивают их.
Шагинян посерьезнела.
– Давайте выпьем за великого Горького. За память о нем. Мужчины, поддержите.
Пронин то и дело косился на Малля, на его манжеты. При разговоре дипломат заученно жестикулировал правой рукой, а левую не поднимал. И все-таки Пронин увидел, что обе запонки были на месте. Попутно майор проверял и Вольфа – не смотрит ли тот на манжеты патрона. Нет, Вольф с тоской оглядывал писателей и нисколько не интересовался Маллем. «Что это – моя ошибка или их хитрость? Может быть, тогда, в театре, дипломат допустил элементарную неаккуратность… И все-таки почему запонка прыгала у него с руки на руку, как футбольный мяч по полю?»
Писательская вечеринка казалась Пронину удобным местом для террористического акта. Уж если кто- нибудь из инженеров человеческих душ погибнет, огласки не избежать. Не зря Миша Лифшиц нашпиговал этот зал новейшей техникой. Сейчас он сидит в кабинете писательского парткома и слушает, о чем здесь
