Севу, Павел Лукич вынул из дыры руку, и Всеволод Аркадьевич увидел в его ладони небольшой сверточек. Бывший актер поднялся, присел на нары и с заметным благоговением развернул сверток.
– Боже мой, какая замечательная вещь! – не удержался Всеволод Аркадьевич Долгоруков, принимая из рук Свешникова деревянное пасхальное яйцо. – Откуда это у вас?
– Это все, что осталось от моего отца, – ответил бывший актер. – Он был замечательно талантливым художником… – Павел Лукич чуть помедлил и добавил: – Крепостным.
– А не жалко, батенька? – посмотрел на Свешникова Всеволод Аркадьевич.
– Жалко, – согласился бывший актер. – Но ведь вас надо выручать, верно ведь?
Долгоруков не ответил, продолжая рассматривать яйцо. Оно было чуть крупнее куриного и раскрашено яркими красками. Впрочем, дело не только в этом.
На яйцо была нанесена крохотная живопись. Сюжет напоминал миниатюру «Обручение святой Екатерины» итальянского живописца Микелино да Безоццо, которую Долгорукову посчастливилось увидеть в Лувре, когда он был в Париже десять лет назад. Тогда еще не были закончены фасадные работы после пожара, но все музейные департаменты функционировали. Более того, миниатюра, нанесенная на яйце, почти ничем не отличалась от оной знаменитого итальянского художника и наверняка была списана именно с нее.
И тотчас в голове Севы родился план…
– Вы можете заложить яйцо в ломбард, купить на вырученные деньги одежду и попробовать раздобыть деньжат известными вам способами, – сказал Свешников. – А потом выкупите яйцо и вернете его мне…
– Можно, конечно, и так, – в задумчивости произнес Всеволод Аркадьевич. – А можно иначе.
– Как – иначе? – спросил Павел Лукич.
– Есть один весьма известный способ, – начал Сева и затем изложил свой план бывшему актеру.
Свешников повеселел, поскольку в плане Долгорукова предусматривалось и его участие. А это означало, что от задуманной Севой аферы кое-что перепадет и ему…
– Только вот, опять же нужна одежда, – закончил свое повествование Всеволод Аркадьевич. – Причем весьма и весьма приличная.
– Платье ведь вам нужно на время? – обдумывая какую-то мысль, спросил бывший драматический актер.
– Конечно, – ответил Долгоруков. – Как все закончится, я верну его владельцу.
– Ну, тогда – пойдемте, – сказал Свешников и поднялся с койки.
– Куда? – спросил Сева.
– Я знаю, где можно раздобыть превосходный костюм! – ответил бывший драматический актер. – Есть один человек, который отдает свой костюм в аренду. В прокат, так сказать…
Барон Жерар де Левинсон пострадал от несчастной любви.
Происходил он из древнего богемского рода, известного еще с тринадцатого века по различным хроникам, сказаниям и летописям. Представители этого рода упоминаются как в числе рыцарей Ливонского ордена, так и в числе дипломатов и военных Великой Франции.
Предок барона Конрада Жерара де Левинсона, Георг Густав, служил корпусным генералом французских войск в Ирландии и даже получил от короля Иакова Второго в конце XVII века чин фельдмаршала. Дослужился Георг Густав до чина маршала Франции и оставил единственного потомка – сына Густава, от которого и пошли российские подданные Жерар де Левинсоны. Густав Жерар де Левинсон вступил в русскую службу поручиком и к кончине императора Петра Великого имел русский чин генерал-поручика и австрийского фельдмаршал-лейтенанта.
Его сыновья – Фридрих, Густав и Павел – также пошли по военной линии и стали генералами, а четвертый сын, Иоанн, двинулся по придворной службе и сделался императорским обер-гофмейстером, что являлось чином весьма замечательным. Барон Иоанн Жерар де Левинсон был прадедом Конрада… И вот, представьте себе, выходец из такого знатного и заслуженного рода прилюдно получает по мордасам в ресторации «Славянский базар» от какого-то хлыща, с которым изволила обедать его бывшая женушка!
О-о, именно она сделала его таким.
Они познакомились в Санкт-Петербурге, и девушка с первого взгляда очаровала его так, что барон уже после минуты знакомства с ней не находил себе места от обуревавших его чувств. Ксения и, правда, была несказанно хороша. И еще было в ней нечто такое, что сводит мужчин с ума. Некая доступность, что ли. Или, скорее, порочность, которая чувствовалась в ее плавных движениях, в разговоре, даже манере речи. Весь её облик обещал блаженство и сводил с ума всякого, кто задерживал на ней взгляд. Ксения заставляла делать то, на что он никогда бы не отважился до своего знакомства с ней.
Ее взгляд проникал в самую глубь мужского существа, высматривал там все, что ей было необходимо, после чего мужчина становился обнаженным. Конечно, не в буквальном смысле слова, хотя… Конрад Жерар де Левинсон предстал пред ней голым уже на второй день знакомства.
Эта барышня окрутила его так, что он не мог прожить без нее и минуты. А когда мужчина не может существовать без любимой женщины, что за этим следует? Совершенно верно, предложение руки и сердца, принятое Ксенией Михайловной благосклонно, и вскоре они сделались законными мужем и женой.
В постели она была античной богиней. Но вот во все остальное время…
Теперь-то он понимает, что она вышла за него ради денег. Говоря по-простому – чтобы его обобрать. И это у нее получилось. За год, который они были женаты, все состояние барона Жерара де Левинсона перешло в руки Ксении, причем барон отдал все сам, без особого принуждения со стороны женушки. Просто немного ласки, немного слез и упреков, капризный тон – и сотня тысяч, предназначенных для расширения производства на винокуренном заводе, обращаются в украшения и драгоценности, принадлежащие уже лично Ксении Михайловне.
Последнее, что у него осталось после года семейной жизни с Ксенией – имение под Петербургом, – было сначала заложено, потом перезаложено, а потом ушло в уплату долгов с торгов за сущий бесценок. Барону не досталось практически ничего. А женушка, подав на развод, окрутила кого-то из Священного Синода, после чего бракоразводное дело благополучно завершилось в ее пользу, причем в самые кратчайшие сроки.
Конечно, Конрад Жерар пытался объясниться с ней, выяснить, почему она так немилосердно поступила с ним. Ведь он любил ее, и она говорила, что любит… Так почему же?
Из отчаянных попыток выяснить истину ничего не вышло. Ксения Михайловна, сохранив за собой титул баронессы Жерар де Левинсон, всячески избегала бывшего мужа. Более того, она запретила своей прислуге принимать его, и он дважды был изгоняем из ее дома, который она снимала в столице, причем второй раз – с участием полицейских чинов, что крайне оскорбило барона.
Потом она оставила Санкт-Петербург и выехала в Москву. Конрад Жерар, которому никак не удавалось успокоиться, терзаемый обидой и непотухшей страстью к Ксении Михайловне, последовал за ней, на что ему едва хватило собранных по грошам средств. Выяснив, где она остановилась, барон выследил ее. Встреча состоялась в ресторане «Славянский базар» на Никольской, где она обедала. Причем не одна, а с высоким худым господином в пенсне с синими стеклами, которое несколько лет назад носили господа-народники.
– Как же ты могла! – с таким восклицанием подошел к ее столику разобиженный барон.
Возможно, что у кого-то другого восклицание, произнесенное с глубочайшим чувством, вызвало бы запоздалое раскаяние, а то и слезы, но только не у Ксении Михайловны и ее спутника. Взглянув на Конрада Жерара де Левинсона, она только равнодушно спросила:
– Что вы тут делаете?
А ее спутник в народовольческом пенсне вообще промолчал.
– Я искал тебя, – смутившись, ответил барон.
– Зачем? – все с тем же безразличием спросила Ксения, даже не перестав жевать.
– Чтобы объясниться! – снова воскликнул барон.
– Мы достаточно объяснялись в суде.
На них стали обращать внимание.
– Ах, вот как, ты даже не считаешь нужным переговорить со мной?
– Веди себя прилично, – заметила ему бывшая жена.
– Прилично?! – уже взорвался Конрад Жерар. – Ты говоришь, чтобы я вел себя прилично? Ты, обобравшая меня до последней нитки, а потом бросившая меня?!
