ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
— Кажется, на сегодня был последний вылет. А, истребители? — Коломиец, скалясь в веселой ухмылке, стащил с головы пропотевший до желтизны подшлемник, — А теперь, мужики, я расскажу вам, как доблестный пилот Владимир Чернюк вчера кабана седлал на предмет отправиться на нем в ратный поход к медичкам нашей санчасти! Слушайте меня!
— Да ты-то видел? Ладно ржать-то!
Галдя, они шли от стоянки. Сегодня было четыре боевых вылета, и они все страшно устали. Они измучены — даже так можно сказать. Но сегодня на редкость удачный день: они никого не потеряли. И они счастливы, что можно смеяться и при этом не отводить старательно глаза от опустевшего капонира, и они радовались за официантку Танечку — ей сегодня не придется ставить в столовой прибор к стулу, на который никто не сядет.
Но день все же не закончился, потому что кто-то в самом интересном месте вдруг негромко сказал:
— Стоп травить, ребята. Кажется, Рощин бежит.
Стало тихо. Обернулись разом. Вгляделись. От штабного домика к стоянкам неуклюже бежал кто-то большой и грузный, и планшет путался и бился в ногах бегущего, мелькал в развевающихся полах тяжелого кожаного реглана. А это и верно был Рощин, командир их, второй, эскадрильи.
— Не я буду, вылет дали... — пробормотал в тишине Сашка Мул.
— Какой к черту вылет — стемнеет скоро! — раздраженно сказал Галютин.
— Ка-анчай базар, ребятки! — издалека закричал Рощин.
Он запыхался. У него была дочь (где-то в Москве — далекой и нереальной отсюда, как довоенные отпуска или Африка из учебника географии) едва ли не старше этих лейтенантов. Он был не очень военным человеком, этот Рощин, переведенный сюда, в истребительный полк морской авиации, из Гражданского воздушного флота. Но ребята верили ему, верили и слушались. Правда, посмеивались над ним за глаза за совершеннейшую невоенность, неуклюжесть, стремление к домашности и уюту даже в их условиях. Но этот «старик» имел опыт больший, чем все они, вместе взятые. И в воздухе вместо человека, стесняющегося порой приказать, появлялся хладнокровный, расчетливый боец, мастер боя. Он летал над Каракумами на дребезжащих проволочно-перкалевых «гробах», когда там еще водились басмачи, и прокладывал наши первые почтово-пассажирские линии, прорываясь на «Савойях» и «Дорнье» младенца Аэрофлота сквозь туманы сырой Балтики.
— Значит, мыс Боро, ребятки... Очень, говорят, надо раздолбать... Штурмовики уже до темноты не достанут... Прилетел, значит, разведчик, — торопливо, сквозь одышку говорил Рощин. — Там скопление техники и, значит, этой...
— Живой, значит, силы! — не удержался Мул.
— Да, верно... Тихо мне, пацаны! Нашли веселье... Бегом карты отметить — и на стоянку. Поведу опять я. И учтите — на полный радиус летим!
— Быстренько... — присвистнули сзади.
— А я? — растерянно сказал Толик Симонов. — Я ж весь в дырках. Он же мне снарядов десяток вкатил. Еле долетел. Как же?
— Пойдешь на зубовской машине. Он все равно ранен.
— Ну, все. Бегом, мальчики. День уходит.
Симонов задержался возле Зубова. Тот, баюкая забинтованную руку, улыбнулся:
— Все нормально, Толик. Слетаешь на моей — я дорого не возьму. Но имей в виду: у меня брешут топливные часы. И хрен их знает, когда в какую сторону. Я своему Витьке точно башку оторву — все никак не может их наладить, академик чертов. И движок маленько греется на больших оборотах. Старенькая у меня машина. Да, и еще на больших же оборотах перерасход топлива. Это самое главное! Так что не шибко газуй. Учти, тебе на венок у меня сейчас денег нету — давай там аккуратненько.
— Денег на венок?.. А, понял. Это ты, значит, шутишь? Ну-ну!..
— Но зато она у меня везучая. Старая дверь — и так далее...
— Очень везучая?
— Ага, очень сильно везучая — плюнь, как я, плюнь слюной! А рука вот чего-то болит. — Зубов ухмыльнулся и покачал простреленной рукой. — А чего ей болеть при таком-то везении — не пойму. Ты не знаешь? Ладно, не дергайся. Проваливай, воздушный боец. Ни пуха.
— Пошел к черту!
— Спасибо...
И через четыре минуты глухо бухнула ракета и, вихляясь на ветру, с долгим едким шипением воткнулась в плотное серое небо. Она застряла в нем, зависла, шипя и рассыпая искры, и, угасая, полетела вниз: «Запуск!»
И сразу на стоянке пронзительно взвыли пускачи, и застреляли, захлопали запускаемые моторы. Симонов — летчик двадцати лет от роду, лейтенант, недавно бриться начал, да и то для солидности, а уже женат, жена вот-вот родить должна, отцом скоро он будет! — торопливо влез в кабину, лихорадочно пристегиваясь, закричал механику Зубова:
— К запуску!
И, быстро подключаясь в связь, успел увидеть пустое еще летное поле, увидел, как, стоя на крыле самолета слева, что-то неслышно в нарастающем реве моторов кричит Лешке Бикмаеву его механик, а Лешка быстро-быстро кивает, явно уже ни черта не понимая и не слушая даже. Он увидел, как торопливо- медленно уползает со взлетной полосы трактор и кто-то бежит к нему, размахивая руками. И над всем этим встает, вздымается, колышется волнами, широко раскачивается тяжкий густой рев прогреваемых двигателей — грозный крик тысяч пробудившихся коней.
Справа — Серега Кузнецов, задушевный друг-приятель уже запустился, из кабины своего «лага» подмигнул Толе и принялся застегивать шлемофон. Толя нараспев, срывая голос, закричал механику:
— А-а-ат винта-а!!! — И он заученно врубил электрику, не глядя зашприцевал топливо и, перебросив магнето на «Запуск», открыл вентиль пневмосистемы; зашипел сжатый воздух. Винт качнулся, провернулся раз-другой, и вот уже лопасти мелькают с нарастающим свистом, сливаясь в дрожащий веер.
Гулко ударил первый выхлоп, плюнул из патрубков языком огня, маслом и сизым дымом. Под ногами ревануло и забилось, застучало, зашлось басовитым рыком крепкое, живое, горячее сердце, и теплая волна, не от мотора, нет, но взлетевшая откуда-то из глубин самого себя, волна радости и тепла, окатывает, как всплеск, обдает душу мгновенным восторгом. Дрогнули стрелки приборов, запрыгали, разбежались по своим законным и привычным местам, и глаза уже скользят по приборной доске.
Механик на крыле, наклонившись и придерживая захватанную масляными пальцами пилотку, кричал что-то.
Толя задрал «ухо» шлемофона.
— Топливо! — кричал механик, его слова уносил ураганный ветер от работающего винта. — Пе-ре- расход топлива! Жрет двигатель, жрет! Меньше газуй. Понял?
Толя вопросительно ткнул пальцем в бензочасы. Механик закивал, ветер сорвал с него пилотку, и волосы его, тоже промасленные и жесткие, встали дыбом.
— Знаю! — крикнул Толик. — Я знаю!
Механик хлопнул ладонью по прозрачно-желтоватому козырьку кабины и спрыгнул на землю. Справа неслышно в этом реве взвилась зеленая ракета: «На взлет!» В наушниках зашуршало, скрипнуло, потом голос Ростова, комполка, властно подавляя треск эфира, сказал:
— Внимание! Я «Рубин Первый». Всем «Викторам» — на взлет! Очередность — звеньями.
Толик развел руками: «Убрать колодки». И тут же увидел слева, у самого крыла, рядом с механиком, выволакивающим за тросик тормозные колодки из-под колес, Зубова. Зубов стоял в куртке внакидку, прижав
