Птица малая

вожделенными белками и жирами, чувствуя, что впервые за несколько месяцев поели по-настоящему. Глубоко в своих генах они были зверями саванны, и плоские луга с разбросанными по ним редкими деревьями каким-то смутным образом ощущались ими, как родные. Флора этой равнины была теперь знакома людям, и они знали целый ряд растений, годившихся для поддержания жизни. Коронарии только смешили их, укусы змееголовов были болезненны, но не ядовиты. Окружающая местность уже стала им домом, как в эмоциях, так и на деле, и людей больше не тревожило, что они живут открыто.

Таким образом, Ракхат казался им знакомой величиной, и когда люди, один за другим, заметили незнакомца, решительно направлявшегося к ним, то лишь немного удивились, полагая, что это торговец с баржи, который прибыл за грузом цветов, не зная, что все Ва Кашани отсутствуют, выкапывая где-то корни пик. И конечно, они не встревожились, поскольку руна были миролюбивы и безобидны, как олени.

Позже Д. У. Ярбро вспомнит, как вдумчиво Алан Пейс выбирал музыку, которую он преподнесет Певцам первой, чтобы познакомить их с человеческой культурой. Утонченные математические восторги кантаты Баха, волнующие аккорды секстета из «Лючии ди Ламмермур», спокойные, навевающие воспоминания красоты Сен-Санса, величественность симфонии Бетховена, вдохновенное совершенство квартета Моцарта — все это было рассмотрено. И нынешнее событие невольно напомнило об Алане Пейсе. Музыку, звучавшую из динамиков катера, пока к ним приближался Супаари Ва Гайджур, выбрал Джордж, в немалой степени разделявший эклектический вкус Алана. И хотя Алан не избрал бы именно эту композицию, чтобы представить Ракхату человеческую музыку, то, что услышал Супаари, было на самом деле тем, от чего Алан Пейс получал удовольствие: ритмичная мощь, воспаряющие вокальные партии и инструментальная виртуозность — не девятая симфония Бетховена, но шедевр стадионного рока Ван-Халена, 5150. Причем мелодия, как поймет впоследствии Энн, соответствовала ситуации. Исполняемая в тот момент песня называлась «Лучшее из двух миров».

Эмилио сидел спиной к незнакомцу и, увлеченно подпевая хору, ничего не замечал, пока по испуганным взглядам друзей не догадался, что прямо над ним находится нечто большое и опасное. Привстав, он обернулся — как раз вовремя, чтобы отразить атаку. Этот удар, будь он нацелен в кого другого, мог убить или, по крайней мере, покалечить, но Эмилио Сандос еще в детстве выучился распознавать намерения противника и отвечать ударом на удар тому, кто пытался его уничтожить — сделать так, чтоб его просто не было. Не колеблясь, он нырнул под взмах тяжелой руки, без вреда пронесшейся над его головой, и, стремительно выпрямившись, ударил плечом в живот, по взрывному хрюканью соперника определив, что у того сбито дыхание. Когда чужак рухнул на спину, Эмилио упал на него, пригвоздив его руки своими коленями, а предплечьем, будто стальным бруском, притиснув горло. Глаза Эмилио выражали угрозу, понятную даже тому, кто никогда не видел таких глаз: ему ничего не стоило сломать хрупкую трахею, достаточно было одного движения.

Наступила внезапная тишина — метнувшись к катеру, Энн выключила музыку, тщетно надеясь спасти этим ситуацию, — и тогда Эмилио услышал металлический щелчок взводимого курка, но не отвел глаз поверженного противника.

— Я не покупаюсь на подобное дерьмо с четырнадцати лет, — тихо сказал он по-испански — для самоутверждения. И продолжил в мягком ритме руанджа: — Кое-кто сожалеет о твоем неудобстве. Но ты был не прав. Если кое-кто позволит тебе подняться, будет ли твое сердце спокойным?

Последовало легкое движение подбородка вверх — жест понимания и согласия. Эмилио медленно отодвинулся, ожидая, что незнакомец попытается, используя преимущество в весе и силе, атаковать снова. А если такой великан ухватится за него, как Эмилио знал из печального опыта, то свернет в бараний рог; поэтому с юных лет его стратегией было биться быстро и биться грязно, чтобы расправиться с противником раньше, чем тот поймет, кто его ударил. Последние годы у него было мало практики, но навыки сохранились.

В свою очередь, Супаари Ва Гайджур, безмолвный и задыхающийся от потрясения, слезящимися глазами смотрел на эту… тварь, нависшую над ним. Наконец, когда к нему вернулось самообладание и восстановилось дыхание, он спросил:

— Кто вы?

— Чужеземцы, — миролюбиво ответил монстр, убираясь с груди Супаари.

— Это, — сказал Супаари, благоразумно потирая горло, — самое сильное преуменьшение из когда- либо произнесенных.

К его полному изумлению чудище рассмеялось.

— Верно, — сказало оно, и губы раздвинулись, показав белые и странно ровные зубы. — Может ли кое-кто предложить тебе кофе?

— Кафай! Как раз та вещь, о которой кто-то пришел разузнать, — произнес Супаари почти с такой же любезностью, извлекая осколки своей учтивости из руин, в которые ее превратили удивление и ужас.

Немыслимое существо встало и предложило ему свою странную руку, очевидно, намереваясь помочь подняться. Супаари протянул собственную руку. Наступила секундная пауза, и наполовину голое лицо чужеземца резко поменяло цвет. Супаари был обескуражен, но не успел это проанализировать, так как в следующую секунду обнаружил, что у монстра нет хвоста. Супаари был настолько поражен умением стоять на ногах без опоры на хвост, что не заметил, как существо с немалой силой ухватилось двумя руками за его запястье и помогло подняться. И тут он вновь изумился — на сей раз ничтожным размерам монстра, которому удалось сокрушить взрослого джанаата.

Он и не догадывался, что монстр, задрав голову вверх, был не меньше ошеломлен тем же обстоятельством. В самом деле, Эмилио Сандос второй раз в жизни едва не грохнулся в обморок, увидав эти трехдюймовые когти, которые вошли бы в его шею как в масло, промедли он хоть мгновение, прежде чем уклониться.

Тем временем Супаари отчаянно старался справиться с куда более сильным шоком, чем тот, с которым имел дело Эмилио Сандос. По крайней мере, Сандос летел на Ракхат, ожидая встретить инопланетян. Супаари Ва Гайджур приплыл в Кашан затем, чтобы встретиться с новой торговой делегацией, и полагал, что чужеземцы и их кафай прибыли из какого-нибудь неисследованного лесного района, расположенного далеко к югу от Кашана.

Высадившись на причале Кашана, Супаари не удивился, что деревня пуста, поскольку Чайпас сообщила ему про сбор пика. Он уловил аромат жарящегося мяса, смешанный с озадачивающим сумбуром тускнеющих горелых углеводородов, более сильных простых углеродов и аминов; запах мяса говорил о том, что торговцы — джанаата, но остальные запахи были очень необычны.

Супаари не одобрял браконьерство, хотя готов был примириться, если торговцы предложат компенсацию. Взбежав на вершину обрыва, он споткнулся при виде огромного и совершенно непонятного механизма, раскорячившегося на равнине в половине наара от ущелья, и, принюхавшись, понял, что это и есть источник углеводородной вони. Незнакомый запах пота исходил от компании особей, сидевших вблизи механизма. Пока Супаари шагал к ним, на него воздействовало много эмоций: негодование по поводу браконьерства, отвращение, вызванное мерзким запахом и гнусным шумом механизма, усталость от долгой поездки в одиночку, нервозность из-за странной сцены, открывшейся перед ним, желание контролировать себя, обусловленное громадной потенциальной выгодой в случае, если он сделается поставщиком Рештара Галатны, и, наконец, ошеломление, когда он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть тех, кто не были джанаата или руна или кем-то еще, кого он мог идентифицировать.

Супаари ринулся в атаку, повинуясь инстинкту. Как человек реагирует на внезапное появление в палаточном лагере скорпиона или гремучей змеи, так и он хотел не просто устранить угрозу, но уничтожить ее, распылить на молекулы. Именно поэтому Супаари безуспешно попытался обезглавить Эмилио Сандоса.

Выход из тупика нашла София Мендес. Приняв ошарашенную недвижность Эмилио за неподдельное спокойствие, она поднесла визитеру чашку кофе, которую предложил Сандос.

— Большинство руна предпочитают лишь вдыхать, — сказала София, подняв для него чашку почти на всю длину руки. — Возможно, ты попробуешь немного выпить, как это делаем мы, — предложила она, учтя его несомненные отличия от руна.

Супаари посмотрел на этого эльфа, на эту кроху, которая не могла быть настоящей и которая только