лежа, и низкого столика, стоящего на современном ковре с геометрическими мотивами. Один угол комнаты был отведен под гримерную; в нескольких стенных шкафах можно было спрятать целый полк; и все это дополнялось просторной ванной комнатой. В Париже, в газетных объявлениях о сдаче или продаже недвижимости, такое помещение именовалось бы роскошными апартаментами.
Костюмерша открыла своим ключом замок, закрытый на два оборота.
– Могу я войти вместе с вами? Мне хотелось бы поздравить Сару.
Трудно отказать Дженнифер Адамс. Она считалась национальной гордостью и к тому же пела партию Кармен, когда не было гастролей зарубежных знаменитостей.
– Только после вас.
– Спасибо, Джейн. Я вижу, здесь настоящий сад.
– Пожалуй… уже некуда ставить букеты. Садитесь, прошу вас, мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг вот-вот появится, уже слышны аплодисменты. Вы были в зале?
– Да, в последнем ряду на откидном месте. Я вышла перед концом акта.
В сущности, обе сопрано были внешне похожи друг на друга, только одна была блондинкой, а другая – чернее самой испанки. Одинаковый рост, одинаковые фигуры. Будь они хористками, выступай они на маленьких ролях, то носили бы один и тот же костюм – тот тип костюмов, которые портные беспрестанно переделывают, укорачивая и удлиняя края, расширяя или сужая талию и грудь с помощью умело замаскированных прищепок.
С солистками такое было бы немыслимо: у каждой имелось свое платье, подгонявшееся по фигуре в ходе многочисленных примерок, необходимых для воплощения замысла декоратора и для того, чтобы исполнительница была оценена по достоинству.
– Хотите шоколаду? Неизвестный почитатель только что прислал коробку.
– Я на диете.
– Я тоже. Мадемуазель Сара только откусила от одной, а остальное приказала мне выбросить в мусорную корзину. Ну и дела!
– А вот и она! Браво, моя милая, это было изумительно!
– Спасибо, Дженнифер, вы очень любезны.
Увидев вдруг неестественно побледневшее лицо дивы, Джейн забеспокоилась:
– Что-то не так, мадемуазель? Вы очень бледны.
– Я не в своей тарелке. Думаю, меня сейчас вырвет.
– О Боже! Идите скорее в туалет.
Дженнифер не могла сдержать довольной усмешки. Значит, такова она, эта знаменитая «prima donna assoluta», о которой вся пресса прожужжала уши! Слабое блюющее ничтожество. С ней, с Дженнифер, исполняй она главную роль на премьере, такого не случилось бы! Хорошенький же подарочек дирекции!
Дверь ванной открылась, показалась испуганная Джейн.
– Не могли бы вы позвать дежурного врача, мадемуазель, дело, кажется, плохо.
– Иду. Я недавно столкнулась с ним. Полагаю, знаю, где его найти.
С Сарой действительно было плохо. Рвота усиливалась, глаза помутнели, и, что хуже всего, напряжение на голосовые связки лишило ее голоса. Закончить выступление ей, судя по всему, не удастся. Врач, стоявший в кулисах, пришел не мешкая.
– Что случилось? – спросил он Джейн, открывая свою аптечку.
– Что-то с желудком, доктор.
– Помогите мне положить ее на диван и оставьте нас одних, я должен прослушать ее.
Джейн и Дженнифер Адамс вышли, остановились за дверью.
– Не в моих правилах давать советы, мадемуазель, но вам лучше бы подготовиться к выходу во втором акте. The show must go on.[19]
Английская певица очень ждала этих слов.
– Надо бы предупредить директора, дирижера и постановщика, потом объявить…
– Я этим займусь. Но все должно оставаться в тайне. Незачем устраивать панику. Я сама решу, что делать. Не теряйте времени, лучше уж на всякий случай одеться, чем заставлять ждать публику.
– Вы правы. Случай тут исключительный… Бог мой! А я даже голос не разогрела!
Из артистической вышел врач.
– Я сделал ей укол, это успокоит ее, но она не сможет выступать. Пусть побудет одна. Она сейчас уснет, а я зайду попозже.
Джейн поблагодарила врача и попросила его хранить молчание. А сейчас каждая минута на счету, спектакль главнее. Сарой она займется после.
16
– Посмотри-ка, Айша, это инспектор Легран!
– Пошли поздороваемся.
– Неудобно, еще помешаем ему.
– Да ты что, он будет рад встретить француженок!
– Инспектор! Инспектор!
Бертран обернулся и встретился глазами с маленькой полненькой женщиной, одетой по-праздничному, рядом с ней стояла очаровательная магрибинка. Кто бы это мог быть?
– Вы нас узнаете?
– Конечно.
– Ну что, я же тебе говорила: давай поздороваемся! Какой прекрасный спектакль! Правда, сидим мы далековато, но все равно это восхитительно!
– Да, спектакль хорош.
– А какая певица! У меня от ее голоса мурашки бегают!
– Да, актриса замечательная.
– А как с делом «Троянцев», есть что-нибудь новенькое?
Уборщицы из Парижской оперы! Он их в свое время допрашивал! Уф-ф, наконец-то узнал.
– Могу я представить вам моего друга, доктора Отерива?
– Польщены, месье. Мы вас тогда смотрели по телевизору. Вы рассказывали о состоянии здоровья Эрмы Саллак. Как она теперь?
– Хорошо, полагаю, но у меня нет свежих данных. К сожалению, я не ее лечащий врач.
– Бедняжка! Какая ужасная история! Такой изумительный голос! – Потом, повернувшись к полицейскому, она поинтересовалась: – А мои сведения вам пригодились?
– Какие?
– Ну, те, что я сообщила Жилу! То есть месье Макбрайену. Он должен был вам их передать.
– Напомните, о чем шла речь.
– О кинжале.
– О кинжале?
– Да, о том, который я нашла в уборной мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг за ее трельяжем, когда делала генеральную уборку после ее отъезда. Такая театральная штучка… Почти как настоящий, только его лезвие уходит в рукоятку…
– Вы хотите сказать, что нашли исчезнувший кинжал?
– Да, я отдала его Жилу, поскольку он мой начальник.
– Возможно, он забыл мне о нем сказать или подумал, что с такой мелочью нечего было меня беспокоить.
– Наверное, эта штука не опаснее детской игрушки.
– Не хотите ли выпить чего-нибудь?
– Я бы выпила немного шампанского.
– А вы, мадемуазель?
– То же самое.
– Позвольте мне, Бертран! Подержите мой бокал, а я попробую пробиться к стойке.
– Доктор очень любезен! Красивый парень к тому же и совсем не выпендривается.
