чтобы вывалить грузы в ненасытное чрево Столицы.
И все это создалось без всякого плана! Все куда было кинуто, так и осталось там лежать, и люди, как могли, применялись к беспорядку и напрасно тратили силы. Здесь в огромных сводчатых стальных подвалах хранилось на миллиарды долларов ценных бумаг — все финансовое обеспечение страны; рядом, через каких-нибудь два квартала, находились пакгаузы и винные погреба, а за столько же кварталов в другую сторону — дома с дешевыми квартирами и мелкими ремесленными предприятиями, где в поте лица трудились рабочие. В определенные часы вся эта гигантская машина останавливалась и миллионы людей сломя голову устремлялись по домам. Тогда на спусках мостов, у перевозов и поездов возникали сцены безумия и ужаса; толпы мужчин и женщин метались и шарахались, давя и толкая друг друга, крича, ругаясь, а иногда, под влиянием внезапной паники, вступая в ожесточенные драки. Всякое приличие забывалось, пассажиры, сшибаясь, как футболисты, в кучу, втискивались в трамваи по нескольку человек сразу, а полисмены и кондукторы накрепко захлопывали Дверцы, чтобы их самих не унес напирающий, рычащий, крутящийся клубок человеческих тел. Женщины лишались сознания, и их затаптывали насмерть; мужчины выходили из свалки с изорванной в клочья одеждой, а то и с поломанными руками или ребрами. Мыслящие люди глядели на это и содрогались, гадая, сколько может просуществовать город, если в массах его населения изо дня в день систематически вызывать первобытного зверя?
В этом обширном деловом районе Монтэгю почувствовал бы себя совершенно потерянным и беспомощным, если б не пятьдесят тысяч долларов и та уверенность в себе, которую они ему придавали. Он разыскал генерала Прентиса и с его помощью выбрал помещение в несколько комнат, приобрел меблировку и книги. А дня два спустя к нему в условленный час явился мистер Хэсбрук.
Это был жилистый нервный человечек, не производивший впечатления личности особенно значительной; но страховые законы он знал как свои пять пальцев, и, по-видимому, они порядком-таки ему надоели. Если даже только половина того, что он утверждал, соответствовала истине, то суду уже давно было пора вмешаться.
Монтэгю совещался с ним весь день; он всесторонне рассмотрел вопрос и изложил свой план действий. После этого, уже под конец разговора, мистер Хэсбрук заметил, что им следует заключить какое-нибудь финансовое соглашение. Монтэгю взял себя в руки и, стараясь не выдать волнения, спокойно сказал:
Принимая в расчет важность дела, а также связанные с ним обстоятельства, я полагаю, что мне следует получить пятьдесят тысяч долларов аванса.
Человечек и глазом не моргнул.
— Это меня вполне устраивает,— объявил он.— Я сейчас же отдам распоряжение.
У Монтэгю замерло сердце.
И действительно, на другой день утренняя почта принесла ему деньги в виде чека на один из крупнейших банков. Монтэгю положил их на текущий счет и почувствовал себя так, будто весь город уже принадлежит ему!
Затем он с увлечением погрузился в работу. Каждый день он ездил в контору, а по вечерам запирался у себя в комнатах. Миссис Уинни была в отчаянии, что он не приходит учиться играть в бридж, а миссис Виви Паттон тщетно разыскивала его повсюду, чтобы пригласить на свою виллу, где большая компания собиралась провести конец недели. Утверждать, что он трудится до глубокой ночи, пока другие спят, он не мог — это было бы неточно, так как другие тоже не спали по ночам; но сказать, что он роется в страховых законах, пока другие пируют и пляшут,— на это он имел право. Тщетно доказывал ему Оливер, что он не может век существовать на гонорар от одного клиента и что юристу не менее важно блистать в свете, чем выиграть свой первый крупный процесс. Но Монтэгю был так поглощен своими занятиями, что ничуть не взволновался, вскрыв однажды утром конверт с пригласительным билетом и прочитав сакраментальную формулу: «Миссис Дэвон имеет честь просить вас...», означавшую, что в то решающее утро он выдержал экзамен и теперь окончательно и бесповоротно принадлежит обществу!
Глава двенадцатая
Теперь Монтэгю стал капиталистом и, следовательно, стражем у врат капища наживы. Алчущие впуска, должно быть, проведали об этом каким-то оккультным путем, ибо тотчас же принялись осаждать его.
Не прошло и недели после получения чека, как к нему позвонил майор Торн, которого он встретил сразу по приезде в город на собрании Легиона лойялистов, и попросил свидания; он явился к Монтэгю в тот же вечер и, поболтав некоторое время о былых временах, приступил к изложению своего дела. Оказалось, что у майора есть внук, молодой инженер-механик, несколько лет проработавший над изобретением очень важного механизма для погрузки угля на суда с одновременным автоматическим его взвешиванием. Задача не из легких; но молодой человек успешно разрешил ее, получил патент и сконструировал рабочую модель. Однако неожиданно выяснилось, что заинтересовать этим приспособлением представителей крупных пароходных компаний очень трудно. В целесообразности выпуска таких машин и в экономии, которую они дадут, никто не сомневался, но почему-то заправилы компаний стали выдвигать всякие нелепые возражения, чинили препятствия и предлагали смехотворно мизерные цены. И вот молодому изобретателю пришла мысль создать компанию по производству таких машин, которые отдавались бы напрокат на условиях отчисления процентов с прибыли.
— Не знаю, может быть лично у вас денег и нет,— сказал майор Торн,— но я подумал, что, наверное, вы встречаетесь с людьми, которых могло бы заинтересовать такое предприятие. Ведь это дело для всякого, кто за него возьмется,— настоящее золотое дно.
Монтэгю с любопытством просмотрел чертежи и описания, которые его приятель захватил с собой, сказал, что поглядит модель в действии и обсудит его предложение со сведущими людьми. На этом они распрощались.
Первый, с кем поговорил Монтэгю, был Оливер. Они случайно встретились за завтраком в его клубе под названием «Ночь напролет». Это было сборное место молодых светских кутил и миллионеров, имевших обыкновение ложиться в постель при дневном свете и избравших своим девизом слова Теннисона:
Оливер считал, что для его брата это совсем неподходящий клуб; сфера Монтэгю — люди солидные, респектабельные, и ввести его к ним должен генерал Прентис. Однако Монтэгю получил разрешение позавтракать здесь по протекции Оливера и Рэгги Мэна, который забежал в клуб под свежим впечатлением спора с миссис Ридгли-Кливден о маршруте иностранного принца и сверх того принес забавное известие о том, как миссис Ридгли-Клив-ден подралась со своей горничной.
Монтэгю упомянул об изобретении мимоходом, вовсе не рассчитывая, что его брат будет иметь об этом какое-либо собственное суждение. Но Оливер его имел и притом весьма решительное.
— Боже милостивый, Аллен, неужели ты дашь втянуть себя в подобное дело?
— Почем знать? — сказал тот.— А вдруг ему предстоит блестящая будущность?
— Дожидайся, как же! — воскликнул Оливер.— Разве ты что-нибудь смыслишь в этом? Ты будешь просто игрушкой в чужих руках, и тебя наверняка ограбят. И с чего это вдруг тебе вздумалось рисковать без надобности — скажи на милость?
— Надо же мне куда-нибудь поместить свои деньги,— сказал Монтэгю.
— Ему не терпится спустить свой первый гонорар,— вставил со смехом Рэгги Мэн.— Отдайте его мне, мистер Монтэгю, и позвольте истратить его на роскошный праздник для Элис; это подымет ваш престиж и даст столько процессов, что вы с ними за всю жизнь не управитесь!
— Уж лучше б он весь его потратил на содовую воду, чем покупать какие-то скаты для угля,— сказал Оливер.— Погоди, я найду, куда тебе вложить деньги, и ты убедишься, что это можно сделать без всякого риска.
— Да я и не собирался вступать в дело, пока не уверюсь в его надежности,— возразил Аллен.—И то
