И он перевел разговор на другое, или, вернее, попытался его перевести. Однако минут через пять он снова вернулся к прежней теме и на этот раз добился того, что, когда они подъезжали к банковскому району, Монтэгю дал наконец согласие вложить в дело шестьдесят тысяч.
Они остановились у его банка.
— Банк еще закрыт,— сказал Оливер,— но кассир окажет любезность. Объясни, что тебе необходимо иметь деньги на руках к открытию биржи.
Монтэгю зашел в банк и получил всю сумму — шесть новеньких, хрустящих десятитысячных кредиток. Он запрятал их в самый дальний карман и, застегивая пальто, подивился мимоходом великолепию обстановки и той невозмутимости и привычной быстроте, с которой клерк сделал нужный подсчет и выдал столь крупную сумму; затем оба поехали в банк Оливера, и тот взял сто двадцать тысяч, после чего, расплатившись с кебменом, они пошли по Бродвею в направлении Уолл стрита. До открытия биржи оставалось четверть часа, и со всех трамваев и перевозов на Уолл-стрит вливался густой поток зажиточного вида людей, спешивших в свои конторы.
— Где помещаются твои маклеры? — спросил Монтэгю.
— У меня маклеров нет — по крайней мере на такие дела,— сказал Оливер. Он остановился у одного из высоких зданий.— Вот здесь, во втором этаже налево, находится контора Хэммонда и Стритера,— сказал он.— Зайди туда и спроси кого-нибудь из компаньонов фирмы; представься под вымышленным именем...
— Что?! — воскликнул Монтэгю.
— Ну, дружок, и не воображай открывать им свое настоящее имя. Не понимаю, какая тебе разница!
— Мне и в голову никогда не приходило делать подобные вещи,— ответил Монтэгю.
— Так пусть придет сейчас. Но Монтэгю покачал головой
Я не сделаю этого,— сказал он.
— Хорошо,— ответил Оливер, пожав плечами.— Тогда скажи просто, что не желаешь себя называть. Они особой щепетильностью не отличаются и деньги примут.
— А вдруг нет? — спросил тот.
— Тогда подожди меня на улице, и мы пойдем в другое место.
— Что мне покупать?
— Десять тысяч акций Трансконтинентальной компании по цене открытия; и скажи, пусть покупают, имея в виду повышение, и не останавливаются на какой-либо цифре, пока не получат от тебя распоряжения о продаже по телефону. А потом сиди и жди, я за тобой зайду.
Скрепя сердце Монтэгю пошел исполнять приказание. Когда он открыл дверь с дощечкой «Хэммонд и Стритер», навстречу ему поднялся молодой человек с приятным лицом и, осведомившись, что ему угодно, направил его к седовласому и очень любезному джентльмену, оказавшемуся мистером Стритером. Монтэгю отрекомендовался приезжим с Юга и выразил желание приобрести акции. Мистер Стритер провел его в свой кабинет, уселся за конторку и разложил перед собой несколько бланков.
— Будьте любезны, как ваша фамилия? — обратился он к Монтэгю.
— Я не хотел бы ее сообщать,— ответил тот. Мистер Стритер положил перо.
— Не хотели бы сообщать своей фамилии? — удивился он.
— Да,— спокойно ответил Монтэгю.
— Но почему же?— возразил мистер Стритер.—Не понимаю...
— Я в этом городе человек посторонний,— сказал Монтэгю,—и с биржевыми операциями дела никогда не имел. Я предпочел бы остаться неизвестным.
Тот проницательно посмотрел на него.
— Откуда вы приехали? — спросил он.
— Из Миссисипи,— последовал ответ.
Но в Нью-Йорке вы остановились где-нибудь?
— В отеле,— сказал Монтэгю. Какое-то имя все-таки придется дать.
— Я думаю, можно любое,— ответил Монтэгю.— Джон Смит, например.
— Это не допускается в нашей практике,— сказал маклер.— Мы требуем, чтобы наши клиенты называли свои подлинные имена. На бирже существуют известные правила...
— Тогда прошу извинить за беспокойство,— ответил Монтэгю.— Но позвольте добавить: предполагаемую сделку я намерен совершить за наличные.
— Сколько акций вы желаете купить?
— Десять тысяч.
Услыхав этот ответ, мистер Стритер стал гораздо внимательней.
— Это крупная операция,— сказал он. Монтэгю промолчал,
— А что именно вы хотели бы купить? — снова спросил мистер Стритер.
— Акции Трансконтинентальной компании,— ответил Монтагю.
— Хорошо,— сказал после некоторой паузы маклер,— мы постараемся исполнить ваше поручение. Но вам придется рассматривать его как... гм...
— Строго конфиденциальное,— подсказал Монтэгю. Мистер Стритер выправил необходимые документы, проглядев которые, Монтэгю увидел, что в графе «сумма» проставлено сто тысяч долларов.
— Тут ошибка,— сказал он,— у меня только шестьдесят тысяч.
— О! — воскликнул мистер Стритер.— Мы ведь накидываем десять процентов сверх себестоимости.
Монтэгю не предвидел такого обстоятельства; он быстро произвел в уме подсчет и спросил:
— Что стоит акция в настоящий момент?
— Пятьдесят девять и пять восьмых,— ответил тот.
— Но в таком случае шестьдесят тысяч даже перекрывают десять процентов с продажной цены,— сказал Монтэгю.
— Совершенно верно,— согласился мистер Стритер.— Но, заключая условие с иногородними, мы обязательно присчитываем четыре гарантийных пункта сверх номинала; при этом вам в обеспечение остаются лишь два пункта, что безусловно недостаточно.
— Понимаю,— сказал Монтэгю и внутренне ужаснулся, так как только теперь во всем объеме представил себе, какому риску брат подвергает его своим прожектерством:
— Между тем если накинуть десять процентов,— продолжал убедительно разъяснять мистер Стритер,— то вы получите шесть гарантийных пунктов.
— Хорошо,— сказал Монтэгю, быстро решившись,— в таком случае купите мне, пожалуйста, шесть тысяч акций.
Итак, сделка была совершена, бумаги подписаны и шесть новеньких, хрустящих кредиток Монтэгю, достоинством в десять тысяч каждая, перешли в руки мистера Стритера.
После этого он проводил Монтэгю в общее помещение конторы, шутливо заметив на ходу:
— Надеюсь, ваш советчик хорошо осведомлен. Лично мы не очень-то полагаемся на Трансконтинентальные — они крайне неустойчивы.
Словам мистера Стритера была грош цена, но Монтэгю не знал этого, и у него болезненно сжалось сердце. Однако он беспечным тоном ответил, что хочет попытать счастья, и сел на первый попавшийся из предназначенных для клиентов стул. Приемная Хэммонда и Стритера напоминала небольшую аудиторию: стулья стояли рядами и на стене висела большая классная доска, на которой колонками были выписаны) начальные буквы названий наиболее ходовых акций с заключительными ценами вчерашнего дня, проставленными на маленьких, прикрепленных вверху каждого названия зеленых картонах. Сбоку у доски помещался аппарат биржевого телеграфа, и возле него двое служащих ожидали сигнального звонка, возвещающего об открытии биржи.
В приемной сидело двадцать или тридцать человек, старых и молодых; большинство из них были здешние завсегдатаи — жертвы биржевого ажиотажа. Монтэгю приглядывался к ним, изредка улавливая обрывки шепотом произносимых фраз, состоявших главным образом из маловразумительных и неприятно звучавших специфических словечек. У него было скверно на душе, и он чувствовал себя глубоко униженным, ибо уолл-стритовская горячка уже проникла в его жилы и он не мог ее одолеть. По спине пробегала противная дрожь, и руки были холодны.
Как завороженный, не сводил он глаз с мелких цифр на черной доске: они выражали ту великую
