расстройство! Понравилось бы вам, мучаясь бессонницей, лежать ночами и говорить себе: у тебя гниют зубы, и ты не можешь этому помочь, волосы твои выпадают, и никто не в состоянии этого остановить? Ты стар, изнурен и разваливаешься на части; и все тебя ненавидят, Все только и ждут, когда ты умрешь и уберешься с дороги! Приходят доктора, но все они шарлатаны. Они качают головами и говорят ученые слова, а сами отлично знают, что проку от них ни на грош — им лишь бы загребать гонорары. Что они умеют действительно — это запугать до полусмерти, так, чтоб уж вы никогда не оправились.
Монтэгю ничего не оставалось, как сидеть и слушать эти жалкие излияния. Его попытки успокоить старика не достигали цели: он только приходил в еще большее возбуждение.
— И почему всё это должно было на меня обрушиться? — сетовал он.— Я хочу быть, как Другие, я жить хочу! А вместо этого я уподобился человеку, которого обступила стая голодных волков,— да, да, вот на что это похоже! Так оно и бывает в природе — ненасытной, беспощадной, свирепой! Вам кажется, вы знаете, что такое жизнь; она представляется вам и красивой, и приятной, и манящей,— но всё это пока вы в расцвете сил! А я теперь на склоне лет, и я понял, что она такое: она как тот кошмар, когда снится, будто к тебе тянется что-то страшное и хочет тебя схватить и уничтожить! А ты и двинуться не можешь, ты бессилен, как загнанная в угол крыса, ты проклят, ты проклят!
Крик несчастного перешел в дикий вопль отчаяния, и, содрогаясь от плача, он беспомощным комком свалился на землю. Монтэгю сидел пораженный ужасом.
Наступило долгое молчание; потом незнакомец поднял залитое слезами лицо, и Монтэгю помог ему сесть.
— Выпейте еще чуточку виски,— сказал он.
— Нет,— ответил тот слабым голосом,— лучше не надо. Доктора говорят, что мне нельзя пить виски,— добавил он погодя,— из-за печени. У меня столько этих всяких «нельзя» — пришлось даже записную книжку завести, чтобы в них не запутаться. А пользы все равно никакой. Подумайте, ведь я сижу на одних бисквитах в молоке и целых два года буквально ничего в рот не брал, кроме этих самых бисквитов с молоком.
Монтэгю даже вздрогнул, ему разом припомнилось, где он видел это старое, морщинистое лицо. Перед ним был дядюшка Лоры Хэган, которого майор показал ему в столовой Клуба миллионеров! Тот самый старый Генри С. Граймз, которому только шестьдесят лет, а выглядит он на все восемьдесят; владелец трущоб, ежемесячно выбрасывающий на улицу больше народу, чем могло бы поместиться в здании клуба.
Но Монтэгю и виду не подал, что знает старика; он продолжал сидеть, заботливо поддерживая несчастного. Тоненькая струйка крови выбежала из-под платка и поползла по его щеке; старик, притронувшись к ней пальцем, весь затрясся.
— Рана большая? — спросил он.
— Не очень, но два-три шва, может быть, наложат,— сказал Монтэгю.
— Пошлите за моим домашним хирургом,— добавил старик.— Если я потеряю сознание или случится еще что-нибудь, вы найдете его адрес и фамилию в футляре с моими визитными карточками. Но что это, слышите?
С дороги до них донесся шум голосов.
— Хелло! — крикнул Монтэгю.
Минуту спустя к ним подбежали двое одетых в автомобильные костюмы мужчин и застыли в неподвижности перед открывшимся их взорам зрелищем.
По просьбе Монтэгю они поспешили разыскать бревно, с помощью которого общими силами приподняли корпус машины и вытащили из-под него уже окоченевший труп шофера.
Покончив с этим, Монтэгю вернулся к старому Граймзу.
— Куда вы хотели бы, чтобы вас отвезли? — спросил он.
Тот, казалось, был в нерешительности.
Я направлялся к Харрисонам,— сказал он.
— К Лесли Харрисону? — переспросил Монтэгю. (С Харрисонами он познакомился у Дэвонов).
По выражению его лица старик понял, что Монтэгю знает их.
— Вы с ними знакомы? — спросил он.
— Да.
— Это недалеко,— сказал старик.— Пожалуй, мне лучше всего поехать именно к ним.
Он, видимо, хотел еще что-то сказать и не решался* но вдруг, поймав руку Монтэгю, притянул его к себе и зашептал:
— Обещайте... что вы... что вы никому не расскажете... Догадавшись, на что он намекает, Монтэгю ответил:
— Все останется между нами.— Но в нем снова поднялась волна отвращения к этому бесконечно жалкому существу.
Старика отнесли в машину, но так как, укладывая и накрывая одеялом тело шофера, люди несколько замешкались, то он уже брюзгливым тоном стал спрашивать, почему так долго не едут.
В течение десяти-пятнадцатиминутного переезда он сидел, крепко уцепившись за Монтэгю, и замирал от страха всякий раз, когда машина делала поворот.
Наконец доехали до Харрисонов; им отворил ливрейный лакей; при виде упакованного в медвежью шкуру длинного свертка, покоившегося на руках Монтэгю, с его лица на миг соскочила заученно бесстрастная мина.
— Пошлите за миссис Харрисон,— сказал Монтэгю и положил сверток на диван в холле.— А вы,— приказал он другому слуге,— немедленно вызовите врача.
Вошла миссис Харрисон.
— Это мистер Граймз,— сказал Монтэгю.
За его спиной кто-то испуганно ахнул; он обернулся и увидел Лору Хэган в костюме для прогулок, свежую и раскрасневшуюся, видимо только что с мороза.
— Что случилось?— воскликнула она.
Монтэгю в двух словах рассказал ей, и пока она поспешно раздевала и утешала старика, он стоял рядом. Потом отнес его наверх и, спустившись обратно в холл, стал дожидаться приезда врача.
Только на пути домой он нашел наконец время подумать о Лоре Хэган и о том, как хороша она была в своих зимних мехах. Неужели всегда, подумал Монтэгю, ему суждено встречаться с ней только при таких обстоятельствах, когда ей не до него и она его совсем не замечает.
Дома он рассказал о своем приключении и неожиданно для себя сделался героем дня. До позднего вечера ему пришлось давать интервью репортерам различных газет, и одному из них он был вынужден отказать в просьбе сфотографироваться. У Дэвонов среди гостей не было, кажется, человека, который не знал бы старого Генри Граймза, и если шутки, отпускаемые на его счет собравшимися здесь людьми, являлись отголоском общего к нему отношения, то, подумал Монтэгю, бедняга был прав, говоря, что на белом свете у него нет ни единого друга.
Сойдя на следующее утро вниз, Монтэгю прочел в газетах пространные описания происшествия и выяснил, что Граймз особенно не пострадал, отделавшись легкой раной на голове и сильным нервным потрясением. Несмотря на это, Монтэгю счел своим долгом нанести визит, чтобы лично справиться о состоянии его здоровья, и незадолго до завтрака поехал к Харрисонам.
Лора Хэган сошла к нему в белом утреннем туалете.
Она подтвердила сообщенные газетами добрые вести, добавив, что дядюшка сейчас спокойно почивает. Не упомянула она только о том, что врач примчался сюда как на почтовых с двумя сестрами милосердия и поместился в доме и что бедного старика миллионера лишили даже его сухого печенья и молока. Зато она сказала, что он с особенной теплотой вспоминал, как внимателен был к нему Монтэгю, и от души просил его поблагодарить. Но Монтэгю был достаточным скептиком, чтобы этому поверить.
Впервые Монтэгю разговаривал с мисс Хэган с глазу на глаз. У нее был мягкий, ласковый голос, в котором слышалась едва уловимая южная интонация, и вся ее манера говорить не нарушала чар ее гармоничной, благородной внешности. Монтэгю оставался у нее ровно столько, сколько дозволяло приличие.
Всю дорогу домой он думал о Лоре Хэган. Он впервые встретил женщину, с которой ему хотелось бы
