— Не надо портить прекрасного впечатления от церемонии, — сказал он, скосив в злой улыбке массивный подбородок.
Релинк вернулся в свой кабинет, приказал адъютанту никого к нему не пускать и отключить все телефоны, кроме берлинского. Последнее время он все чаще так уединялся и обдумывал свою работу. Делать это ему посоветовал в телефонном разговоре Отто Олендорф, высказав предположение, что он погряз в повседневных мелочах и не умеет или не имеет возможности взглянуть на свою работу со стороны и объективно анализировать ее.
Но думай не думай, общая картина работы от этого не менялась. В городе продолжали происходить не-приятнейшие события, а вся агентура СД, точно по сговору, уводила от этого основного, подставляя, как правило, весьма расплывчатые, а главное, третьестепенные цели. В пору подумать, что непрекращающиеся диверсии, уничтожение комитета Савченко, организованное бегство пленных из лагерей, регулярное появление листовок, акты саботажа — что все это своими корнями уходит за пределы города. Но Релинк знал — это не так. Его главный враг находится в городе, и цели, по которым он наносит удары, выбираются обдуманно, и они, как правило, очень значительны. Чего стоит одна ликвидация Савченко! И этот удар нанесен именно в тот момент, когда люди Савченко начали активно сотрудничать со службой безопасности. А теперь они перепуганы на-смерть; когда их начинают настойчиво привлекать к работе, они попросту исчезают из города. Релинк вынужден признать, что и разведка врага работает очень точно: они быстро установили, кто выдал похитителей шрифта в типографии, и ликвидировали его. “Чего же не хватает нам? — думал Релинк. — Что должны делать мы, чтобы тоже быстро и точно находить главные цели?..”
Он вынул из стола и начал внимательно перечитывать “Дело о похищении типографского шрифта” — единственное дело, которое явно коснулось того главного, неуловимого. Не протекло ли тогда меж пальцев что-нибудь такое, что могло приоткрыть тайну над другими силами главного противника. Релинк перелистывал страницу за страницей, и перед ним проходило недавнее…
Уже после первых допросов он понял, что наборщик — фигура случайная и малоинтересная. Он был полезен только тем, что указал второго участника кражи шрифтов — Ястребова, а вот тот оказался достойным противником.
Его привели к Релинку рано утром. В окно ярко светило солнце, и на лице арестованного особенно резко были видны черные следы побоев. Релинк знал, что Бульдог всю ночь трудился зря. Серые глаза Ястребова смотрели на него с какой-то спокойном, усталой злостью.
Релинк начал допрос. Переводчик, который всю ночь работал с Бульдогом, говорил медленно, сбивчиво и с какой-то безнадежной интонацией, точно он заранее знал бесполезность этого занятия. На первые два во-проса Ястребов не ответил, а когда Релинк задал третий, он сказал спокойно:
— Ничего полезного для себя вы не услышите, не тратьте зря время.
Переводчик, наверное, думал, что на этом допрос окончится и он сможет идти спать. Но его надежды не сбылись.
— Все, что вы могли бы нам сообщить, мы уже знаем, — сказал Релинк, приноравливаясь к спокойной интонации Ястребова. — И хотел бы поговорить с вами совсем о другом. Скажите, вы искренне уверены в своей победе над всеми нами, над Германией?
— Если бы не верил, не молился… — на вспухшем лице Ястребова мелькнула тень усмешки.
— Вы верите в Бога?
— Я верю в нашу победу. За нее отдал жизнь мой отец, и я сделаю это с готовностью.
— Мне нравится ваша аналогия. Действительно, ваша вера в свою победу так же абсурдна, как религия, — сказал Релинк спокойным ровным голосом, рассчитывая этим взорвать Ястребова и заставить его заговорить по-другому. Но Ястребов усмехнулся страшным черным лицом и отчетливо сказал:
— Вспомните этот наш разговор, когда вас поставят к стенке.
Релинку стоило большого труда сдержать ярость.
— Хорошо, я обещаю вам вспомнить, — Релинк изобразил на своем лице улыбку — сейчас надо было до конца использовать возможность заглянуть в душу этому типу. Он сдержался и спросил: — Но право же, любопытно, на чем держится эта ваша уверенность?
— Чтобы победить нашу страну, — спокойно, точно выступая в политкружке, ответил Ястребов, — вам надо убить всех до одного советских людей. А это не под силу даже вам. Выбьетесь из сил.
— Вы заблуждаетесь! — покачал головой Релинк. — Уже сейчас половина ваших людей работает вместе с нами для Германии.
— Неправда, с вами только предатели. Но не очень-то надейтесь на них. Чуть запахнет паленым, они разбегутся от вас в разные стороны, следа их не найдете.
Релинк не мог больше продолжать этот разговор и перешел к деловому допросу.
— Где типография, печатающая листовки?
Ястребов молчал.
— Кто принимал шрифты у наборщика?
Ястребов молчал.
— Вы здешний или вас сюда прислали?
Ястребов молчал.
Релинк почувствовал знакомый озноб, появлявшийся, когда он давал волю своей ярости. Он встал из-за стола, подошел к Ястребову и ударил его в подбородок снизу вверх. Ястребов вместе со стулом опрокинулся навзничь. Релинк подбежал к нему и стал бить его ногами в лицо, в грудь, в живот…
Ночью Ястребов был расстрелян.
“Вот она, моя ошибка, — думал теперь Релинк. — Мы поторопились с расстрелом. Надо было держать Ястребова в тяжелом режиме до тех пор, пока он не заговорит. Ведь вполне возможно, что стойкость его была не больше как истерикой после ареста, со временем он бы опомнился. А расстреляв его, мы потеряли последнюю нить следствия. Да, здесь ошибка. И вывод — никогда не следует торопиться…”
На телефонном аппарате замигала лампочка — по прямой линии вызывал Берлин. Релинк снял трубку и услышал голос Олендорфа. Просто удивительно умение этого человека возникать перед тобой в самое неподходящее время!
— Приветствую. Поздравляю, — сказал Олендорф своим неизменным телеграфным стилем. — Ордена за типографию вполне заслужены…
— Спасибо, — еле слышно пробормотал Релинк, пытаясь понять, есть ли ирония в поздравлении начальства.
— Типография — прямой ход к главному, — продолжал Олендорф.
— Я тоже так считаю, — вставил Релинк.
— Здесь и надо копать, — сказал Олендорф и замолчал, паузой как бы приглашая Релинка говорить.
— К сожалению, операция оказалась локальной, — сказал Релинк. — Это следствие их хорошей конспирации.
— И вашей торопливости, — добавил Олендорф, который, конечно, уже знал о расстреле подпольщиков из типографии.
— Я только что сам думал об этом.
— Прошу вас впредь в каждом сообщении указывать направление к главному.
Релинк молчал, обдумывая, что хочет от него начальник, и сказал после затянувшейся паузы с еле уловимой интонацией вопроса:
— Конечно, когда будут к этому основания.
— Объективно все — часть главного, — сказал Олендорф и закончил разговор, пожелав Релинку успеха.
“Так… сказано достаточно ясно, — думал Релинк, положив трубку. — Всё — часть главного. Значит, важно все? Абсолютно все? А может, я не уловил какой-то другой смысл? Это надо спокойно и хорошо обдумать…”
В кабинет вошел начальник радиослужбы Элербек, как всегда, чистенький, подтянутый, поблескивающий лысиной под редкой сеткой начесанных набок белесых волос.
— Прошу десять минут для срочного доклада, — сказал он, подойдя к столу Релинка.
— А на двенадцать минут материала уже не хватит? Садитесь, я слушаю, — усмехнулся Релинк. Он
