Он никогда не считал себя добряком и привык думать только о собственных нуждах.
В городке Коффинз Гроув очень немногие испытывали к нему мало-мальский интерес. Местные жители знали, что представлял из себя Джексон Берделл, но ни один из них и пальцем не пошевелил, чтобы помочь юному Люку. Да и зачем? Ведь он был отбросом, безродным сиротой, постоянно хамил старшим, при каждом удобном случае норовил что-нибудь стащить, и поэтому вполне заслуживал на хорошую порку.
Колтрейн старался за ним присматривать. Впрочем, как и милейший Лерой, познакомивший Люка с радостями секса, когда мальчишке стукнуло пятнадцать лет. Были и другие, которым тоже было до него дело, они тоже старались помочь, но, как правило, все заканчивалось пустопорожними разговорами, а Люк и дальше терпел побои.
А теперь он покидал проклятый городишко, пополнив местный бюджет кругленькой суммой, за счет которой можно было не только понизить горожанам налоги, но и позволить официантке Лорин вести довольно комфортабельный образ жизни.
Черт, он на самом деле поступил как самый настоящий спаситель, подумал Люк с кислой улыбкой. Он даже позволил старому шкоднику Лерою Пелтнеру получить неплохую прибыль. А ведь именно Лерой хотел отправить юного Люка в колонию для несовершеннолетних, когда тот спер сигареты из торгового центра Пелтнера. Лерой постоянно твердил, что Люк попадет в тюрьму. Днем раньше, днем позже — какая разница?
В Коффинз Гроув остался лишь один человек, который не смог воспользоваться добром, нажитым Люком нечестным путем. Злобная старуха никогда не увидит ни цента из его денег.
Люку нравилось, чтобы деньги находились под рукой, чтобы их можно было легко перемещать туда- обратно. В Швейцарии у него имелись многочисленные счета на предъявителя. Тайники неподалеку от рекреационного центра ломились от ценных бумаг и пачек стодолларовых купюр. У Кальвина были собственные тайники, которые Люк постоянно пополнял новыми запасами. Коротышка был единственным человеком, которому доверял Люк, кроме того, он считал Кальвина своим должником.
У Эстер Блессинг тоже было кое-что, принадлежавшее Люку. Она схоронила трех мужей, и все они, несомненно, с радостью покинули дорогую женушку. Гарри Блессинг торговал скобяными изделиями, и поговаривали, что он любит рассматривать фотографии с голыми детьми, из чего следовало, что он с женой — два сапога пара. Он еще здравствовал, когда Люк впервые за многие годы посетил Коффинз Гроув. Тогда ему показалось, что он поступает правильно, припрятав ценные бумаги стоимостью в двести тысяч долларов в подполье старого дома Эстер Блессинг.
Помня о пристрастии старухи к ежедневным уборкам, Люку пришлось соблюдать большую осторожность. Но с годами, во время тайных визитов в родной город, он убедился, что бумаги, спрятанные под домом, остаются нетронутыми, и каждый раз он добавлял еще и еще.
Вот и сегодня ночью, когда Люк посетил тайник, они лежали на том же самом месте. В темноте он слышал, как надрывается телевизор, но к его удивлению, передавали новости. Эстер никогда не слушала передач, требующих умственного напряжения. Телевизионные игры были ее обычным резвлечением, разве что она ожидала услышать какие-нибудь кровавые подробности.
Освещение тоже было непривычным. На верхних этажах царила кромешная тьма, хотя Люк прекрасно знал о том, что Эстер не любит гасить свет. Он заметил, что в спальне горит лампа, зато в ванной темно.
Прошло много лет, но Люк продолжал ненавидеть Эстер столь же страстно, как в детстве. В основном, из-за того, как та обращалась с его мамой, а вовсе не из-за страданий, которые испытал сам Люк. Он не предпринимал никаких шагов, опасаясь, что гнев настолько глубоко завладеет его чувствами, что он полностью потеряет над собой контроль. Ему становилось не по себе при мысли, что он может задушить старуху голыми руками. Он был уверен, что ему снова придется убить, хотя старался отрицать очевидное. Что с того, что он не хотел этого делать? Это должно было случиться еще один раз, и точка.
Поэтому, дабы не поддаться искушению, Люк старался избегать взрывоопасных ситуаций.
И все же в доме творилось нечто странное. Эстер имела обыкновение бродить по ночам, но ни в одном из окон не маячила ее сгорбленная фигура.
Люк легко пробрался внуть дома тем же путем, что и накануне вечером. Он молча передвигался по комнатам, мастерски лавируя среди множества безделушек и финтифлюшек, расставленных на бесчисленных столиках, комодах, шифоньерах и тумбочках.
Несмотря на шум телевизора, дом казался безнадежно мертвым. Бесшумно, словно призрак, Люк крался по комнатам, где Эстер щипала его, шлепала, и била. Он не обращал внимания на то, что его спина покрылась холодным потом.
Люк увидел, как она восседает на большой старой кровати, подложив под спину подушки. Он уже приготовился, чтобы исчезнуть, раствориться во мраке, когда кое-что необычное привлекло его внимание. Эстер не хрипела и не кашляла.
Он встал в дверях, но она не повернулась в его сторону. Ее лицо было обращено к экрану телевизора, курчавые седые волосы дыбом стояли вокруг головы. В какую-то долю секунды он думал, он надеялся, что она мертва. Но потом он заметил, как поднимается и опускается ее впалая грудь, а рука, похожая на птичью лапку, совершает хватательные движения. Люк понял, что она все еще жива — по крайней мере, частично.
Он вошел в комнату и встал прямо перед старухой. Она не двинулась с места, хотя глаза потемнели от гнева. Скорее всего, с ней случился удар. Люк стоял и смотрел, как жизненные силы медленно покидают Эстер, как она пытается что-то сказать.
— Что-то не так, Эстер? — тихо спросил он. — Разве ты не рада видеть давно пропавшего внука?
Она старалась шевелить губами, но не издала ни звука.
— Ну что ж, не обращай внимания, — сказал он. — Между нами и так не было горячей любви, не так ли? А я-то надеялся, что мне удастся тебе отомстить, а оказалось, что судьба уже сделала все за меня. Даже если тебе удастся пережить этот удар, рано или поздно случится другой, и уж он-то окончательно тебя доконает. Эстер, ты уже одной ногой в могиле. И тут уж ничего не поделаешь. Смирись с этим.
Старуха не могла пошевельнуться. Вместо этого она сверлила Люка пронзительным взглядом.
— Последние двадцать лет ты твердила всем и каждому, будто я убил твоего драгоценного Джексона, но у тебя не было доказательств. К тому же ты не знала об этом наверняка, не так ли, бабуля?
Люк назвал ее так с изрядной долей издевки.
Он подошел ближе.
— Рассказать тебе кое-что? Этот старый сукин сын, — заметь, я назвал его так в прямом смысле слова, — в тот злополучный день пытался вышибить себе мозги. Когда я вошел, он держал дуло дробовика во рту. Он был пьян в стельку и не понимал, что делает. Поэтому я решил присесть и насладиться зрелищем того, как мозги Джексона разлетятся по всему дому.
Потом он заметил меня. Думаю, он решил прихватить «дорогого» сыночка с собой, потому что направил ружье в мою сторону. Я понял, что должен действовать очень быстро, иначе это мои мозги будут украшать обои.
Как ты могла догадаться, Эстер, мне совсем не хотелось умирать. Не знаю почему, но я всегда отличался поразительной живучестью. Вобщем, я схватил ружьишко и пристрелил сукиного сына. То есть, сделал то, в чем ты меня подозревала.
Эстер бессильно шевелила морщинистым ртом, но не смогла издать ни звука, только ее костлявая рука пыталась ухватиться за что-то невидимое.
— Слушай меня внимательно, — тихо сказал Люк. — Когда встретишься с Джексоном в аду, передавай от меня привет. Тебе осталось недолго ждать.
Когда Люк покидал старый дом смерти, он должен был чувствовать себя очистившимся. Может быть, даже просветленным и помолодевшим. Вместо этого он чувствовал себя, как кусок дерьма. Он не завершил того, за чем сюда приехал. Он успел сделать больше, чем надеялся — разделался с Рэйчел Коннери, забрал деньги, свел счеты со старой ведьмой, по сей день являвшейся к нему в кошмарах.
Однако за ним оставалось еще одно дельце.
Стояла ночь. Самолет застрял на взлетной полосе в Мобиле, ожидая, когда рассеется туман. Рэйчел
