— С наступающим вас… желаем в новом году обновления и… пусть все проблемы и неурядицы останутся в прошлом…
Юлия допивала кофе, сидя у зеркала, спрятав босые ноги в короткие валенки, и тихо страдала, вернее даже не страдала, а бесилась, глядя на себя в зеркало. Бесило все — бледность, не та благородно-матовая, как у некоторых счастливиц, а другая: перманентная московская бледность, случающаяся не от аристократизма, а от вечного холода, недосыпа и грустных мыслей. От сентябрьского загара не осталось и следа. Он исчез, как сон, вместе с событиями, оставившими в душе болезненный рубец. Но еще больше бесили белые, высветленные концы волос и темные отросшие корни, и сами волосы, болтающиеся у лица тусклыми прядями.
В последнее время Юлия старалась как можно реже глядеться в зеркало, словно боялась увидеть там собственные глаза.
— …но чтобы пришло что-то новое, нужно избавиться от старого!
Поддавшись новогодней атмосфере, Юлия заинтересованно повернулась к телевизору. На экране нарядные ведущие, обвешанные мишурой, как живые елки, уже с утра пили шампанское и радостно вещали бабушкам в российских глубинках о том, как молодцы итальянцы каждый год выбрасывают из окон старые вещи.
Натягивая на термобелье лохматый мохеровый свитер, покрывая вечно сохнущие, обветренные губы жирным бальзамом, пряча растрепанные волосы под смешной берет, Юлия думала о своем. Эта мысль приходила не раз за последние три месяца, но всегда что-то останавливало, словно некое колдовство или злое заклятье мешало осуществить собственную волю.
Но сегодня, в такой день, когда, может быть… А вдруг?! Каждый раз ведь надеешься… Даже какой-нибудь одинокий старичок, сидя на своей холодной кухоньке в этот день мечтает о чуде. Так уж повелось… Так веселее. Надежда и все такое…
Это было больно и трудно. Но каждый год приходилось признать — чудес не бывает.
— Никто тебе не поможет, кроме тебя самой.
Юлия сказала это без выражения. Будто заклинание или заговор — прямо как тот жрец.
— Никто, — повторила она. — Тем более какие-то хреновы шаманы… с дохлыми курами…
Она вернулась уже от открытой двери.
Из прихожей прямо в ботинках прошла в комнату. С минуту, хмурясь и закусив губу, неподвижно смотрела на стену около письменного стола, а потом быстро подошла и сняла со стены стильное черно-белое фото с неоготическим собором. Долго, задумчиво разглядывала подпись под картинкой. «SAGRADA FAMILIA». Провела ладонью по пыльному стеклу, нежно погладив вершины башен, словно сделанных из мокрого песка. И, отвернув изображением к стене, спрятала картину за занавеску.
Потом, уже не колеблясь, подошла к кровати, решительно сунула руку под подушку — в ладони переплелись запутанным клубком круглый кулон на серебряной цепочке и деревянные четки с треснутым католическим крестом. Торопливо, словно боясь того, что делает, она бросила их в верхний ящик письменного стола.
…Стоило открыть тяжелую дверь подъезда, и лицо схватил колючими промерзшими варежками мороз.
Юлия сощурилась, глядя на голые ветви в обледенелых снежных наростах, на бледное, невыспавшееся небо. Глубоко вдохнула запахи зимы с легким ароматом Нового года. Субтильная тетенька неопределенного возраста, спотыкаясь и поскальзываясь на нечищеном тротуаре, упорно волокла мимо Юлии пушистую елку.
— Ай! Черт…
Поскользнувшись, Юлия чуть не наступила на человеческую руку. И так колдобины сплошные, а тут еще…
— Твою мать!
Она брезгливо обошла выкатившееся прямо на дорогу тело.
— Задолбали… — проворчала она сквозь зубы. Каждый раз, выходя из подъезда, она натыкалась на этого алкаша. Он попадался ей на глаза уже, наверное, с месяц. Юлия запомнила его — уж очень он отличался от других «синяков», облюбовавших ближайший винный магазин. Во-первых, поведением.
Уместных алкашей давно уже был выработан строгий график жизни, почти что режим, как в санатории. Утром — пьют у палатки, днем расползаются по домам и подъездам — отсыпаться. А к вечеру снова стекаются к родному «пятачку» и пьют уже до упаду. Этот же непонятный бомж светился на улице в самое неурочное время, почти всегда в одиночестве, почти всегда в «коматозе». Да еще его красная куртка отличала бедолагу от других «собратьев»: все еще яркая, несмотря на слои как застарелой, так и свежей грязи, с рыжим мехом на капюшоне. Под курткой — вельветовые штаны сочно-болотного цвета: явно хорошие, качественные вещи, хотя и не новые. Лица его никогда не было видно — оно глубоко пряталось в капюшон, и серые, грязно-мокрые патлы свисали почти до подбородка. Все это вместе, да еще что-то, не поддающееся анализу, безошибочно выдавало в нем недавно «павшего».
— Господи, Господи, — причитали старушки у подъезда, — Боже ж ты мой, что с русскими мужиками делается?!!
— Что делают, то и делается. Эх-х…
Видимо, старушкам он тоже примелькался. Проходя мимо лавочки, Юлия услышала обрывок прочувствованного диалога.
— Не дают людям жить — и все тут. Мужик ведь — он что? Он работать должен! — громко рассказывала тетка в меховой ушанке. — Деньги должен в дом приносить, а где ему работать?! Эти, прости господи, мобильники продавать? А? Вот то-то… А без нормального занятия он и семью не может прокормить — и кому он нужен такой? И что ему делать?!
— Что делать… — грустно качала маленькой головкой в шерстяной шапочке ее товарка. — Только пить горькую…
— Ох, жизнь…
— Что дальше-то будет?
— Гибель русского народа, вот что. Это заговор — я тебе говорю! Войной нас не загубили, так миром загубят.
— Ясное дело, ясное дело…
На подходе к метро Юлия привычно дремала, плетясь в медленном потоке сгорбленных спин, в запахе перегара и кислой капусты. Впереди — как всегда прямо на дороге, заставляя толпу застопориваться, стояла черная полированная гранитная плита. На ней ажурным почерком — посмертная надпись под фотографией грустноглазой красивой девушки с длинными прямыми волосами. Юлия всегда смотрела на рекламу ритуальных услуг, гостеприимно приглашающую в смерть.
За плитой чернел зияющим отверстием в бетонной стене душный переход к метро и пригородным электричкам. И толпа покорно шла туда, смирившись с тем, что каждое утро начинается с этого «мементо мори». Казалось, что каждый день они умирали, входя в эту черную пасть… А впрочем, так оно, возможно, и было?
На работе, как и следовало ожидать, сегодня все оказалось немного не так, как обычно. По сути, работа стояла — возились так, по мелочам: кому маску освежающую сделать, кому бровки покрасить, а в основном — чай, кофе и шампанское в тесной уютной подсобке.
— Юлек, шампусика!
