прогнил, осталась только обделка из слоновой кости».
После смерти Гермотима я стал Пирром, Делосским рыбаком, и по–прежнему все помнил, как я был вначале Эфалидом, потом Евфорбом, потом Гермотимом, потом Пирром. А после смерти Пирра я стал Пифагором и тоже сохранил память обо всем вышесказанном.
- А может ли обычный человек так же как вы сохранить память о своих прошлых воплощениях? — спросил Плотников.
- Может. Только для этого он должен очиститься.
- Как очистится?
- Не ешь недолжного, а именно ни рождения, ни приращения, ни начала, ни завершения, ни того, в чем первооснова всего. Иными словами нельзя вкушать от жертвенных животных чресла, яички, матку, костный мозг, ноги и голову. Про бобы я уже говорил… Да, еще нельзя употреблять в пищу и разное другое — крапиву, рыбу–триглу, да и почти все, что ловится в море, а также то что бегает по земле и летает в небе…
- А что вообще можно есть? — спросил Валерка.
- Истинный любитель мудрости не нуждается в пище, — ответил Пифагор, — Впрочем, иногда он может пожевать мох, в изобилии растущий на скалах, который местные жители за тусклое свечение называют «солнцем мертвых». Он снимает усталость, просветляет ум и возвращает память о прошлых жизнях. Но глотать этот мох нельзя, его следует разжевать и выплюнуть…
* * *
Сколько прошло времени с тех пор как он начал катать камень на вершину горы, Плотников не знал — не было ни дня ни ночи лишь тусклое свечение мха. Он пробовал отсчитывать подъемы, но после 127–го сбился. Руки и ноги его окрепли, ладони огрубели и покрылись мозолями.
По совету Пифагора он иногда жевал мох, и тогда приходили сны, настолько яркие и четкие что их можно было принять за явь. Работе они не мешали, он засыпал буквально на доли секунды, по инерции продолжая катить камень, но за эти мгновения успевал побывать, то программистом в банке, то черным котом на ящике возле магазина, то вообще черт знает кем.
Однажды когда они с Сизифом спускались с горы, дорогу им преградили роскошные носилки украшенные золотом и драгоценными камнями. Носилки несли четыре здоровенных негра в набедренных повязках из леопардовых шкур. Рабы поставили носилки, откинулась парчовая занавеска, и на землю сошла небесной красоты женщина в белом шелковом платье. На пальцах ее сверкали изумруды, а золотую диадему в волосах украшали бриллианты и рубины. Плотников невольно вспомнил предупреждение Сизифа насчет женщин — возникшее вдруг желание и впрямь было настолько острым, что у него буквально потемнело в глазах.
- Привет Плотников! — сказала красавица, и только тут Валерка понял, что перед ним Лиля.
- Здравствуй! — ответил он, стараясь говорить как можно спокойней — Как успехи?
- Как видишь! Я теперь первая наложница в гареме! — гордо сообщила Лиля, — Хозяин для меня ничего не жалеет, готов исполнить любую мою прихоть. Кстати, Сашке бассейн с крокодилами заменили на галеры, а потом я выкупила его и устроила к нам. Он теперь старший евнух. А ты я смотрю, все камни таскаешь?
- Каждому свое! — сказал Валерка.
- Хочешь, я поговорю с Хозяином, он возьмет тебя во дворец?
- Евнухом?
- Ну почему сразу евнухом? — возмутилась Лиля, — А хоть бы евнухом, все лучше, чем камни таскать!
- Не камни, а камень. Мы с Сизифом всегда катим один и тот же камень.
- И не надоело?
Валерка пожал плечами.
- Так ты что, отказываешься?
- Ты извини, я бы конечно поговорил с тобой еще, но мне надо работать!
- Жаль, — сказала Лиля, — а ты знаешь, из наших ушлепков ты мне больше всех нравился!
Она подошла к Плотникову и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку, потом села в носилки и задернула занавеску…
Сон седьмой. МУХА
Антон Пухов стоял у окна и смотрел, как муха бьется о стекло. Вначале он хотел ее раздавить, но потом передумал, настроение итак было достаточно мерзкое. И, кроме того, где–то в уголке сознания мелькнула странная мысль, что тот, большой и сильный, там, наверху, который все видит и все знает, тоже не станет давить его до конца, по крайней мере, сейчас. Он взял со стола лист бумаги, сложил его лодочкой и подтолкнул глупое насекомое к открытой форточке. Если бы кто–то поступил точно также и с ним, Антон не стал бы возражать. Выход где–то был, он это чувствовал, и, скорее всего где–то рядом, просто его зрение было настолько сужено, что он не в силах был его разглядеть.
Муха вылетела на улицу, но на душе почему–то осталось все тоже тоскливое ощущение…
* * *
С некоторых пор в жизни Антона стали происходить события, которые… как бы это сказать, никоим образом не вписывались в его генеральный план. А началось все с того…
Да началось все, пожалуй, с того, что он случайно в подземном переходе встретил своего школьного друга Сашку Горохова. Тот пригласил Антона к себе отметить встречу, благо, что его жена с ребенком были на даче.
Как водится в таких случаях, друзья заскочили в магазин и вот уже через пару часов изрядно поддатые они сидели на Гороховской кухне и вспоминали счастливые годы детства.
- Горох, а ты помнишь, как Полосаткин притащил в школу 12 градусников и разбил их? — спросил Пухов, — Ну чтобы контрольную не писать. Потом еще МЧС приезжала и дегазацию проводила, три дня школа была закрыта!
- Какой еще Полосаткин? — пробормотал Сашка с пьяным недоумением.
- Ты что? Васька Полосаткин, из 7–го «Б», мы его еще Матрасом называли!
- Да не помню я никакого матраса! — ответил Горохов и потянулся за бутылкой, но на полпути его рука неожиданно зависла, он как–то странно посмотрел на Антона и вдруг совершенно трезвым голосом проговорил:
- Слушай, Пух, а у тебя никогда не было такого ощущения, что ты это вовсе не ты?
- В каком смысле? — проговорил Антон, тоже неожиданно трезвея.
- С некоторых пор меня буквально преследует очень странное чувство, будто бы я это не я. Просто наваждение какое–то! Сейчас объясню.
Я думаю, ты понимаешь, что твое сознание, твое «Я» это вовсе не твои руки, ноги, тело, и даже не твой мозг, а та информация, которая в нем хранится.
- Допустим, — кивнул головой Антон.
- Тогда, для того чтобы твое «Я» всегда оставалось твоим «Я» эта информация у тебя голове не должна изменяться. Но ведь это не так! Каждый день ты узнаешь что–то новое, и в то же время что–то забываешь.
