время: на данный момент мы имеем — 12.40. Как дела?
— Какие у меня могут быть дела: лежу, сращиваю кости, вот начал немного ворочаться.
— Да, чтобы не забыть: Кравцов велел спросить: что вы думаете о перебазировании поближе к дому? Если «за», то Кравцов обещал нажать.
— Пусть не нажимает. Я «против». Лечат меня хорошо, а время по одним часам идет и тут и там. Расскажи лучше, что у тебя нового.
— Все хорошо. Летаю. Каждый день стесываю резину.
— Об этом ты писал.
Виктор Михайлович поморщился:
— Как же так: ведешь работу и не знаешь подробностей?
— А что подробности, мое дело посадки шлепать и выдерживать режимы торможения. Даю по тридцать посадок в день. Кравцов доволен.
— На основном поле летаешь?
— На основном.
— На посадку с общего круга заходишь?
— С общего, — сказал Блыш и насторожился. Не уловив прямого осуждения в вопросах Хабарова, что-то он все-таки учуял…
— И после каждого приземления заруливаешь на новый старт?
— Почему? Если обстановка позволяет, диспетчер дает взлет с конвейера. Под конец пробега — щитки на подъем, газы до упора, и пошел на второй круг.
— Ясно. Ну и почем каждая посадка выходит?
— Не знаю, — смутившись, сказал Блыш, — я не спрашивал, как-то неудобно рыло.
— Ты думаешь, я твоими доходами интересуюсь? Я про время спрашиваю.
Блыш смутился еще больше:
— Вы сказали — почем… Я не понял. В среднем — шесть минут на круг получается.
— Фигово вы дело организовали, — сказал Хабаров. — На-до было перегнать машину на запасную точку. И летать не по кругу, а челноком: взлет, отворот вправо на шестьдесят градусов и сразу, как двести метров наберешь, разворот на посадку; сел с обратным курсом, натормозил, что задано, снова взлет, отворот и заход на посадку. Летать надо рано утром, когда никто не мешает. Тогда бы ты на каждую посадку не шесть минут воздуха наутюживал, а самое большее — три. Понял?
— Понял, конечно. Чего не понять?
— Вот и подскажи Кравцову, а то он, серьезными работами замороченный, не допер. И резиной поинтересуйся, выясни, что в нее напихали, для чего. Еще какие новости?
— Ребята просили передать вам привет, велели быстрей поправляться…
И снова, как в письме, Хабарова неприятно кольнуло всего лишь одно словечко — «ребята». Вот уже и Бокуна, и Володина, и даже Збарского и других стариков Блыш запросто именует ребятами. Одернуть? Решил — не стоит. Поинтересовался, чем занимается Бокун.
— Есть разговор, что через несколько дней будет готов прототип с велосипедным шасси. Бокун назначен на облет. А пока больше: на бильярде играет. Собирается к вам. Говорил, как дорога подсохнет, поедет на машине…
— Скажи Бокуну, раз поедет, пусть привезет две-три коробки конфет. Только дорогих. Шикарных. Сам он плохо по этой части соображает, так пусть попросит Люду, жену Орлова, пусть объяснит — для Хабарова. Люда точно сработает, я на нее надеюсь. Чего смотришь? Праздник скоро — для девочек конфеты: Тамаре, Клавдии Георгиевне… — Подумал, сказал: — И еще пусть Болдин… ты Болдина знаешь?
— Бортинженера? Акимыча? Конечно! Мировой дед.
— Так вот, пусть Болдин раздобудет самолетную модельку на подставке-пепельнице. Только новую! Для главврача. И тоже пришлет с Бокуном.
— Виктор, Михайлович, так, может, я сюда раньше Бокуна еще попаду?
— Тогда привези ты. Деньги на конфеты есть? Мне дорогие нужны.
— Найдем.
Вошла Тамара, недовольно покосилась на Блыша.
Хабаров и Блыш поговорили еще немного. Из слов Блыша нетрудно было понять, что дела у них в Центре идут нормально, все ребята живут дружно, в летной комнате начались споры, как покажет себя велосипедное шасси на первых полетах, и еще, что генерал Бородин, вероятно, решит совмещать обучение молодых испытателей с постоянной практикой прежде всего на больших машинах, вторыми пилотами…
Неожиданно в разговор вмешалась Тамара. Обращаясь к Блышу, но никак не называя его, сказала сухо:
— Мне кажется, вам пора. Сурен Тигранович разрешил десять минут, а прошло уже полчаса.
— Ох, какая ты, сестричка, строгая, — подмигнул Блыш, — это ты Мишку Агаянца пугнула? Человек до сих пор заикается…
— Меня зовут Тамара Ивановна, может быть, это вам пригодится в будущем, а пока — будьте здоровы, всего хорошего!
Блыш торопливо распрощался и ушел явно растерянный. Хабаров не вмешался в словесную перепалку, лежал посмеивался, а когда дверь за Блышом закрылась, сказал:
— Зря ты так строго, Тамарочка.
— А что он вас расстраивает? Думаете, не вижу? Прилетел… Расхвастался… Мы… у нас… летаем… Подумаешь, какой Чкалов нашелся…
— Молодой, не все еще понимает.
— А я, по-вашему, старая, да? Я понимаю, он не понимает?
— У тебя же специальность другая. Твоя должность нежная.
— Нежная! Вот как вколю сейчас витамин, узнаете, какая у меня должность. Прилетают тут всякие тоску наводить. Скажу Сурену Тиграновичу, чтобы больше никого не пускал…
— Ладно. Лучше шепни по секрету: мать в город собирается или не собирается?
— Не знаю. Слышала, Клавдия Георгиевна говорила ей: «Поезжайте, мы тут и без вас вполне управимся», а Анна Мироновна вроде сомневается. Тревожится.
— Ну что с ней делать, Тамарочка? Книжки мне нужны. Пропадаю без книжек: пишу, пишу, а все не то получается. Нет шампура. Знаешь, что такое шампур? Железяка прямая, жесткая… На ней шашлык готовят, А без шампура какой шашлык? Так — мясо. Разрозненные кусочки.
— И чего вы какой беспокойный с этими записками сделались? Куда спешите? Отдыхали бы. Бюллетень и так оплатят. Скучно — художественную литературу почитайте. У нас в поселке библиотека хорошая, скажите, чего принести, я принесу.
— Бюллетень оплатят — это верно, но есть на свете вещи и поважнее денег. Или, по-твоему, нет?
— Есть. Почему нет?
— Признаешь. А что поважней?
— Любовь.
— Любовь? Может быть… может быть… А работа?
— Это, я думаю, смотря какая.
— Работ на свете бывает всего две: полезная и бесполезная.
Тамара показала пальцем на хабаровские листочки, сложенные в аккуратную стопку, и спросила:
— Эта полезная?
— Стараюсь, — сказал Виктор Михайлович. — Тем более что другую я сейчас все равно делать не могу.
Он писал: «Человек открывается, как земля из-под снега, — протаиванием, частями: более выпуклое выходит на свет раньше, низинное — позже. Помнить об этом постоянно. Особенно готовя молодых испытателей. Первые успехи часто оказываются вреднее первых неудач, особенно если даются слишком
