подъезда, генерал сказал:
— А здорово мы его облапошили?! — Понятно, он имел в виду инспектора ГАИ.
— Мы? Собственно я тут ни при чем, инициатива и исполнение целиком ваши.
— Позвольте, а генеральская фуражка на вашей голове? Это пустяк? Не скажите! У психологии свои законы. Никогда не пренебрегайте мелочами.
В тот вечер я не спешил к отбою. Думалось о разном. Опасно, выходит, делать поспешные выводы о человеке. Мог ли я вообразить генерала в том качестве, в каком узнал его сегодня? А совет — не пренебрегать мелочами, тоже дорогого стоит. Потом мысли вернулись к «Рязани» и ее непонятному супругу. Легко ли даже сегодня, пусть не быть уже, но помнить себя сыном врага народа? А дальше, по странной прихоти ассоциативной памяти, мне представился предвоенный Валерус, и как он пытался меня приспособить к своему ведомству. Что бы, интересно, со мной стало, согласись я тогда на сотрудничество? Все-таки я молодец: не испугался «Самого», сумел уйти из под удара. А почему это было так важно не поддаться, не дать согласия? На это вопрос я не умел найти толкового ответа, хотя очень старался. Что-то, видать, сидело у меня в крови, какой-то микроб самовольства. И об этом стоит, наверняка, еще подумать, только потом…
Почему люди видят сны, не знаю, тем более мне неизвестно, как складывается репертуар сновидений. Сам я от сновидений не страдаю и особого значения им не придаю. А уж коль такое случается — сон, то сюжет чаще всего выглядит невероятным при том, что «зрительный» ряд кажется вполне реалистическим.
В ту ночь мне приснилось, будто я лечу на ЛЛ. На морде у меня противогаз, дышать затруднительно, но снимать противогаз нельзя. Почему — неизвестно… Поворачиваю голову вправо и обнаруживаю — кресло второго пилота пустует. Запрашиваю экипаж:
— Где второй пилот? Куда вы ее подевали? Экипаж, отвечайте!
Экипаж молчит, но дверь открывается, и в пилотскую входит только не Валя, а — Люба.
— Товарищ командир корабля, — докладывает она — старший сержант Агафонова прибыла на стажировку.
Почему-то я не сильно удивляюсь, велю ей занять место второго пилота, присмотреться. Машина идет на автопилоте. Мы можем поговорить малость. Расспрашиваю Любу о здоровье, как прошла операция, что говорят врачи. Так продолжается некоторое время, пока в пилотскую не врывается разъяренная Пономарева.
— Это что такое? Кто пустил? Немедленно вон с моего места!
Но Люба не спешит уходить, копается в своем милицейском планшете, перебирает какие-то бумаги, наконец говорит:
— Вот ордер на арест, гражданка Пономарева. Распишитесь и…
Чем заканчивается это представление, узнать не пришлось: меня разбудил вполне реальный телефонный звонок. Звонила Пономарева, из винилась за раннее беспокойство — боялась упустить меня — спросила: очень ли обязательно ей сегодня приезжать на аэродром? До меня не сразу дошло, что Валя исполняет мое давнее распоряжение — докладывает о своих персональных нелетных днях. Улыбаясь про себя, говорю:
— Сиди дома. Сегодня мне предстоит канителиться с ветродуями, буду проверять, как они изучили машину. На земле работа. Отдыхай спокойно.
— А чего вы смеетесь?
— Смеюсь? Кто сказал? Совсем я не смеюсь…
— Ну, не смеетесь, так улыбаетесь.
— И жизнь хороша, и жить хорошо. Отдыхай!
Из летной комнаты меня извлекает Юля.
— Так что ты решил? — спрашивает она тоном жены, несогласной на развод.
— Ты о чем, подруга?
— Оставь! Я же знаю, что Михаил Ильич согласился передать тебя в эту кошмарную шарашку. Почему ты согласился? Мог бы посоветоваться сначала.
— Но откуда мне было знать, что у тебя возникнут вдруг возражения, подруга?
— Подруга, подруга! Перестань, что за привычка всех подряд называть подругами?
— Американцы говорят каждую минуту не подруга, а — дорогая! Это лучше по твоему? И что ты, дорогая, имеешь в виду, хотя менять решение уже поздно?
— Да-а, поздно… Но скажи мне, а для чего ты за собой эту бабу потащил? И как она, дура, согласилась? Здесь Михаил Ильич очень рассчитывал ее высоко поднять…
— Юрченко Михаил Ильич не отдал, сказал — слишком жирно будет двоих отдавать. А Пономарева нормальный пилотяга, как говорят, от бога. Вообще-то я не за летающих женщин, но Валентина — случай особый.
— Да? Особый? Или ты собираешься сколотить семейный экипаж? Красиво получится. Если второй пилот — мировая рекордсменка, то кто же при таком раскладе командир корабля?!
Тут я от души развеселился, и не Юля меня рассмешила. Вспомнил гаишника и как он козырнул «товарищам генералам»…
— Ты чего? — подозрительно сощурилась Юля.
— Вспомнил вдруг… — И я рассказал о вечере у «Рязани» и о том, как ехал после вечера домой.
— А мы опять поссорились, — мне показалось с огорчением заметила Юля, — эта курица устроила мне дурацкую сцену ревности. Она, видите ли, приревновала меня к своему Мефодиеву. Воображаешь?
— А что? Мефодиев мужик в теле, — сказал я, — на ощупь должен быть приятным.
— Перестань! Просто удивительно, как ты любишь все опошлить.
Так ни на чем наш разговор и пресекся.
Тем временем меня разыскал Александров. Пришлось идти, хотя очень не хотелось начинать день в разговорном жанре.
Но уж так получилось — с самого утра и до вечера я оказался зацикленным на всяких мелочах. Понимая, вся наша жизнь складывается именно из мелочей, я все равно злился. У Юли сомнения, у Александрова, как всегда, срочные вопросы, у синоптиков тоже — проблемы. У меня уже язык ломило от разговоров. И кругом всплески эмоций, почему-то замыкающиеся на моей персоне.
И чего ты хочешь? — спросил я сам себя. — Не в пустыне живешь — среди людей, значит надо взаимодействовать… Все нормально.
Говорят: от себя не уйдешь. Допустим. А от людей почему нельзя оторваться? Вот улететь бы куда- нибудь подальше…
Если бы я только знал, что меня ждет.
Глава восьмая
A.M.: В это трудно поверить, но вслед за поведанными событиями в жизни Автора произошел поворот головокружительной резкости. Завершив первый десяток полетов на новой ЛЛ, он получил приказ вылететь на остров К. в море Б. и… на годы исчез из столицы. Минули еще одиннадцать лет, в течение которых он опасался рассказывать, что с ним и как было на острове К. в море Б. За нарушение секретности у нас всегда карали с необычайной строгостью. Я не тормошил его, понимал — человеку надо не только переждать, но еще и
Но рассвет, кажется, наступил и Робино отважился заговорить, хотя о многом он по привычке, ставшей второй натурой, умалчивал, слегка темнил, избегал подробностей.
В связи с этим мне вспомнилось военное время, когда, играя в секретность, перепуганные комбаты орали в полевые телефоны: «Шлите огурцы, огурцы давайте… вашу мать… стрелять уже нечем. Как поняли?..» В старом письме той эпохи я нашел и такой перл: «В пункте П. мы получили свежих лошадей, новейших! Ждем погоды. Предполагается к весеннему наступлению успеем долететь. Лошади замечательные!»
