отказываюсь продолжать воздействие на облака по новой программе. Откровенно — работенка не сахар. Но насколько могу судить, ей придается государственное значение, даже специальную ЛЛ построили. Вчера я на ней слетал. Впечатление осталось хорошее. Машина напоминает твою рекордную, габаритами чуть поменьше, оборудование приспособлено так, что теперь реагент не придется высыпать из мешков через двери. Чего не хватает, — тут я сделал паузу и поглядел Вале в глаза. Она слушала внимательно и, готов биться об заклад, меньше всего ожидала того, что я собирался сказать: — Мне не хватает второго пилота…
— И что вы собираетесь предпринять?
— Пойдешь ко мне, вторым?
Никак я не ожидал воспоследовавшей реакции. Всегда такая спокойная, такая вроде бы флегматичная, Пономарева вдруг сорвалась с места, едва не опрокинув стул, схватила меня за уши, прижалась грудью, расцеловала и… заплакала:
— Вы… меня? берете?.. Испытывать, да?
— Будешь реветь и дергаться, не возьму, а если по нормальному, тогда считай, что тебе сделано официальное предложение, и, будем надеяться, оно окажется подходящим тем, кто решает, кого брать и куда ставить, кому доверять или не доверять.
Дальше я рассказал Вале в самых общих чертах о содержании предстоящей работы, кое-что, правда, утаив. Теперь могу сказать совершенно открыто: меня удивило, что в числе заданий программы значились и такие, в которых, по исполнении, контейнеры после использования реагента полагалось сбрасывать в строго определенных квадратах океана.
— Почему? — спросил я ведущего специалиста, когда он консультировал меня.
— Видите ли, реагент будет исследоваться очень разный. Понимаете? Контейнеры, надеюсь, хлопот вам не доставят, но в крайнем случае вы получите команду по радио, где можно садиться с несброшенными контейнерами.
Такой ответ мне не понравился, и я попытался уточнить, что означает его где?
— Ну-у-у, на каком именно аэродроме, — весьма неохотно ответил мой собеседник.
Тут я вспомнил — в машине имелся комплект противогазов, размещенных под рукой у каждого члена экипажа. Об этом я тоже до поры до времени умолчал.
Мы мирно пили чай с тортом и Пономарева радовалась как ребенок. Когда я спросил, а не жалко ли ей отказываться от новых рекордных полетов, от славы, что вполне вероятно ее могла бы догнать, а у меня на правом сидении ее ждет только ломовая работа и полная безвестность?
Валя ответила:
— Но мы будем делать, как я поняла, настоящее дело, испытывать то, что до нас никто еще не испытывал.
Уехала она, как нетрудно было определить по ее виду, вполне счастливой.
А я еще и еще раз перекладывал в голове — почему все-таки Генеральный так запросто спихнул меня в руки к «Толстому»? И тот, надо думать, неспроста демонстрировал свою заинтересованность во мне, просто, как родной папаша. Полковником предлагал сделать. Смешно, какой из меня полковник…
Совершенно непредвиденно от имени четы Мефодиевых пригласил меня Валентин Силыч, как он выразился, на рюмку чая. Признаться, я даже не сразу сообразил, что разговариваю с новым мужем «Рязани». Конечно, удивился, но постарался не подавать вида. Записал адрес, поблагодарил и обещал не опаздывать. Гости, как я понял, были не «событийные», то есть не по случаю дня рождения, именин или годовщины, а просто, как заметила сама «Рязань»: надо же иногда и для душевного общения сходиться, а то все дела, дела и дела…»
Мефодиевская квартира показалась мне вполне заурядной, с некоторыми претензиями на оригинальность. Например, все горизонтальные плоскости не слишком дорогой полированной мебели были густо заставлены разной гжельской чепухой. На стенах красовались фотографии без рамок вперемешку с живописными поделками в рамках из дешевого багета.
Гости собирались неспешно. И показались мне уныло однообразными. Вообще я не стал бы вспоминать об этой гулянке, не случись на ней одна совсем неожиданная встреча. С опозданием почти на час явился, кто бы мог подумать, тот самый знаменитый из знаменитейших испытателей, возглавлявший аттестационную комиссию, что я год назад прошел не совсем обычным образом. Он сделал общий поклон, извинился за свой «замундиренный» вид — приехал с какого-то высокого совещания, где по протоколу полагалось… и опоздал поэтому. В миру этот человек, вне службы, производил совсем другое впечатление. Блистал остроумием, не давил присутствующих своим авторитетом, умело поддерживал общий разговор. А вот чего я никак не мог уловить — каким образом он связан с этим домом? Вероятно, Валентин Силыч приятельствовал с ним, от «Рязани» в прежние времена я ничего о нем не слышал.
Разговоры за столом велись пустяшные. Каким-то образом упомянули о разводе видного киноактера с еще более известной женой. У каждого было, понятно, на сей счет свое мнение, большинство азартно обвиняло мужа… оставить такую женщину… ради чего?! И тут в разговор включился мой прославленный коллега.
— Лично я считаю, — сказал он, поигрывая красивыми длинными пальцами, — моногамный брак совершенно себя не оправдывает. Что греха таить, и жены мужьям и мужья женам — раньше или позже — приедаются… Кто-то заметил: от такой, мол, женщины ушел. Согласен, жена его была действительно из таких женщин! Но, согласитесь, это немыслимо, каждый день питаться даже самым высокосортным шоколадом.
Мужчины захмыкали, женщины пошли в контратаку, а я подумал: видать, это не сплетня, будто он женат в четвертый раз, и его последняя супруга на тридцать с лишним лет моложе своего благоверного.
Потом общество перегруппировалось. Воспользовавшись моментом, «Рязань» отозвала меня в другую комнату и быстрым шепотом сообщила:
— Валя много лет знаком с генералом, подробностей я не знаю, кажется они много лет жили в одном доме. Отец Вали был комкором. Его расстреляли в тридцать восьмом. Я подбила Валю позвать генерала, такое знакомство, наверное, тебе не повредит, так что, не теряйся!
Набиваться в приятельство к знаменитому генералу я, понятно, не стал, тем более, что был уверен — моя персона никакого интереса для него представлять не может. Но под конец вечер он вдруг обратился ко мне:
— А почему бы, Робино, вам не развлечь общество тем блистательным номером, что вы однажды исполнили в моем кабинете?
От неожиданности я на мгновение онемел. Но взял себя в руки и не стал ломаться, сказал только, если публике могут быть интересны наши сугубо профессиональные игры, — пожалуйста! И повторил все, как было, стараясь подавать генеральские реплики его голосом. Народ здорово смеялся. И он — вместе со всеми. Потом спросил, с машиной ли я и предложил подвезти. Поблагодарив за честь, отказываться не стал, тем более, что как выяснилось, нам было по дороге. Пока ехали, я попытался спросить, что же он имел ввиду, настойчиво требуя от меня не почему, а как летает реактивный самолет?
— Требовал? Убейте, не помню… не преувеличиваете. Тут он энергично повернул с Тверской на Садовое кольцо, и нас немедленно остановил притаившийся за углом гаишник: правого поворота тут не было. Словно фокусник, мгновенным движением генерал нахлобучил на меня свою парадную фуражку и опустил боковое стекло.
— Товарищи генералы, нарушили… Там знак: только прямо.
— Когда повешен? — поинтересовался водитель.
Мне, конечно, трудно представить ход мыслей старшего сержанта милиции. За рулем генерал- лейтенант, везет другого генерала… Почему спрашивает, когда повесили знак… а черт его знает, когда.
— Ну? Не можете ответить. Так я вам докладываю: трех месяцев еще не прошло. Ясно? За нарушение знака в первые три месяца водитель не подлежит штрафу или иному наказанию. Инспектор обязан сделать ему предупреждение. Правильно я трактую правила дорожного движения, сержант?
Имел место такой параграф в правилах или нет, признаться, я не знаю. Мне кажется, это была импровизация чистой воды. Однако, сработала! Инспектор козырнул, сказав только:
— Повнимательнее, товарищи генералы… неровен час. И мы поехали дальше. Высаживая меня у
