Приключения капитана Робино

Смотрю на Юрченко. Он без слов, можно сказать, понимает, о чем я думаю: а не выбросить ли пассажиров наших с парашютами? Но дама наша хоть и не на каблучках, однако, пропадет в своей экипировке. Кругом снега. Ветрище, так что и шестиградусный мороз при таком обдуве доканать может.

Решение принимать командиру.

Остаток топлива? Минут на двадцать. Передаю диспетчерам базы:

— Включите все приводные средства, что у вас есть. Знаю-знаю, — вы закрыты по погоде. Ответственность за приземление принимаю на себя. Можете записать в журнал. Больше мне делать нечего, буду садиться. Кругом в радиусе пятисот километров все точки закрыты наглухо.

Выполнив заход по радиосредствам, начинаю снижение. Иду по глиссаде. Точно? Точнее не может быть. Ничего, кроме приборов не вижу. Высота? Двести метров, сто пятьдесят… Земля? Нет земли…

Уменьшаю вертикальную скорость. Высота? Восемьдесят метров. Кругом сплошное молоко. До встречи с землей остается несколько секунд. Уходить на второй круг бессмысленно: на повторный заход может не хватить горючего, а потом — чем другой заход будет лучше этого?

Ну, Максим, ты же везучий, давай, Максим, — примерно так говорю себе и тихонечко выбираю штурвал на себя. Так… еще чуть… еще… Убираю обороты двигателей полностью…

— Почему-то мы не падаем, не проваливаемся… Высота? По прибору — ноль, даже капельку меньше ноля. Все, что я мог, сделал. И тут медленно, по-черепашьи вползает в сознание — ты же, сукин сын, сел, ты катишь по заснеженной полосе, вот почему мы не падаем… Мы живы и целы, черт возьми.

Никому, ни при каких обстоятельствах не порекомендую пытаться повторить такое приземление. И сам не рискну. Но тогда нечего мне было делать. Уже на земле, укрытой туманом, мы просидели в самолете без малого два часа. Нас искали, но ни одна автомашина сопровождения не смогла обнаружить «упавший» самолет. Все изрядно замерзли. Когда чуточку поредело, нас, наконец, выручили. Что будет еще в жизни, не могу угадать, но ни до, ни после того полета вплоть до сегодняшнего дня ничего подобного я больше не испытывал.

Пока мы летали по программе воздействия на облака, с «Толстым», то есть с Дмитрием Васильевичем, я практически не встречался. Видно у него ко мне не было вопросов, а у меня — к нему тем более, какие могли быть вопросы? Программа вроде бы близилась к завершению, мы не убились, хотя шансов было предостаточно, и я уже начал помышлять об отпуске, о Гагре, например, о курортных приключениях. На юге мне обычно везло на приятные неожиданности, и как раз тут меня вызывает Дмитрий Васильевич.

Не могу пожаловаться, на этот раз «Толстый» отменно вежлив, пожалуй, даже предупредителен сверх меры. Но, что я слышу!

— Рад вас снова видеть, Робино, и готов поздравить с успехом. Первую часть программы вы исполнили, нет слов, — великолепно. Летный экипаж я представляю к правительственным наградам…

Наверное, здесь мне следовало поблагодарить начальника, как минимум, произнести армейское: служу Советскому Союзу! но я ничего не говорю. Не ожидал такого поворота, и, что последует?

— Должен сказать, Робино, пока вы летали, мы тоже времени зря не теряли. Практически новая ЛЛ готова. Машина построена специально для нас, с учетом специфики полетов в облаках. Она чуть меньше той, на которой вы проделали первую часть программы, запас прочности новой ЛЛ значительно увеличен, он почти такой же, как у современного истребителя. Летательный аппарат поступает в собственность нашей фирмы. Улавливаете? У меня уже был разговор с вашим Генеральным. Михаил Ильич, хотя и неохотно, согласился уступить вас, высказавшись примерно так: если только ты, то есть я, сумею прельстить вас, Робино…

— Интересно однако получается, — говорю я, — без меня меня женили?!

— Ни в коем случае! Вас только посватали, мой дорогой. Слово за вами, скажите откровенно, чем конкретно я могу прельстить вас. Хотите, восстановлю в кадрах? Есть такая возможность. Генеральских погон не обещаю, а полковником будете. Окладом жалованья не обидим. Квартиру в ближайшее время не обещаю, да она вам пока и не потребуется. Так что скажете, Робино?

— Позвольте сначала узнать, а откуда взялось продолжение программы? Прежде, чем что-то решать, я хотел бы получить представление о ее второй части. Кстати, — второй или следующей? Как я понял, Михаил Ильич уже сдал меня вашей фирме, а что он решил относительно Юрченко? Если я приму ваше предложение, мне очевидно, потребуется второй пилот. И не какой попало, а внушающий доверие. И еще вопрос: почему вам пришло в голову делать из меня, как было сказано, полковника?

— Отвечаю по порядку. Вторая половина программы — исследование разных реагентов. С точки зрения пилотирования, эта часть работы будет мало чем отличаться от предыдущей, хотя сильно расширится район полетов. Ряд исследований намечено провести над океаном. Более подробно, если вы примите мое предложение, вас, хоть сегодня, ознакомит наш ведущий специалист по программе. Далее. Двух летчиков Михаил Ильич отдать нам категорически отказался. «Слишком жирно будет!» — вот его подлинные слова. Со своей стороны я готов предоставить вам право выбрать любого пилота, которого вы сочтете достойным. Об оформлении перевода к нам или об откомандировании из армии, если такое потребуется, можете не беспокоиться. Будет сделано! Что еще? Ах, да — для чего вам становиться полковником? Во-первых, красиво, Робино, вам очень пойдет папаха. А, во-вторых, если серьезно, — время никого не щадит, и наступит момент, когда вам придется оформлять пенсию. Все мы раньше или позже вынуждены услышать: позвольте-ка вам выйти вон! Условия пенсии у полковника предпочтительнее… Еще вопросы?

— Пожалуй, договоримся так, Дмитрий Васильевич: я знакомлюсь с программой, то есть с продолжением программы, хотелось бы осмотреть новую ЛЛ, еще лучше бы — слетать на ней, вот тогда я буду готов дать вам окончательный ответ, принимаю я ваши условия или, пардон, я — пас.

Почему-то здесь Толстый добродушно заулыбался, заметил:

— А правильно ваш Александров оценил капитана запаса Робино Максима без отчества, знаете, что он сказал? «Очень ндравный он мальчик, но дело знает». То, что вы дело знаете, я убедился вполне еще раньше, а теперь вижу — вы и правда, «ндравный» мальчик, даже — очень. Но против высказанных пожеланий ничего возразить не могу. Разумно. Сегодня — четверг… в понедельник, если не возражаете, мы встретимся для подведения окончательных итогов. Я надеюсь, вы не считаете понедельник за тяжелый день? — Он все еще улыбался.

— Наоборот, я даже люблю, когда приходится что-то начинать делать с понедельника. На том мы расстались.

В воскресенье появилось сообщение о рекордном полете Пономаревой. Сообщение было куцее, подано не очень-то броско, но тем не менее, люди могли узнать: есть еще женщины не только в русских селениях, но и в городах попадаются, для них не заросла тропа в авиацию. Вот и судите, господа присяжные заседатели, продолжается ли жизнь в наших пределах? Рекордный полет должен был, вероятно, войти в набор расхожих доводов наших политиков. Валя прокатила пробный шар, а может это ее катанули в качестве этого самого шара. Ближайшие дни должны были прояснить, что к чему. Повезло девочке? Хотелось бы, чтобы было так.

Звоню Вале. Поздравляю. Говорю все слова, какие полагается говорить в подобных случаях, а потом спрашиваю: не готова ли она заехать ко мне для серьезного разговора, откладывать который никак нельзя.

Пономарева приехала почему-то с тортом.

— Что за пижонство. Валя? Ты ко мне, к мужику, на серьезный разговор, а не на день рождения и вдруг с тортом?

— А чаем вы меня собирались поить? Так я и подумала, и решила — торт не помешает, тем более есть повод… все-таки рекорд сделан.

Стол мы укомплектовали в моем любимом помещении — на кухне. Кроме Валиного торта, извлекли из холодильника кое-что и более существенное. Выпили понемногу за рекорд. А еще Валя подхалимски предложила — за учителя, имея в виду меня. А я сказал тогда, что дай бог, не последнюю.

— Если за рекорд, согласна, чтоб он не последний был. А если еще выпить… увольте. Я же слабая женщина.

— Вот что, слабая женщина, в понедельник мне предстоит принимать решение: соглашаюсь или