телевизором сидела и ее дочка — тихая, какая-то изможденная, почему-то не унаследовавшая материнской жизнерадостности.
— Давайте-давайте! — радовался толстяк. — Воздадим, так сказать, мирной эпохе… Мамаша наша нарассказала вам — я представляю. Она любит! Мы уже наслышаны, так она рада свежему человеку… Денис! Торт дают! Тащи большую ложку!
Тотчас явился Денис — типичный начинающий акселерат. Кажется, он в пятом классе? Ростом уже с отца.
— Где дают? За что?
— За бабушкины подвиги. Как пишут в газетах: награда нашла героя.
Александра Никодимовна не обижалась — привыкла, наверное, — сказала весело:
— Завидуете! Вам-то получать торты не за что! Дочка ее завозилась в буфете:
— Ты сядь, мама, я все поставлю.
— Да не могу я сидеть, и поставишь ты не так! Синие надо чашки, а ты что достаешь? Вы-то садитесь, Станислав Петрович!
Впервые к Вячеславу Ивановичу так обратились. Он в первый момент и не понял, что к нему. А когда понял, с тем большей готовностью уселся, взялся хозяйским жестом за бутылку «Киндзмараули», как бы утверждая этим новое свое имя. Приказал:
— Штопор выдай-ка, Денис Давыдов!
— Почему Давыдов? — обиделся было акселерат.
— Раз Денис. Какой еще Денис знаменитый? Поэт-партизан. «Жомини да Жомини, а об водке ни полслова!»— Единственная строчка поэта-партизана, известная Вячеславу Ивановичу, но сообщил он ее с таким видом, будто знал наизусть все избранные стихи.
— Рано ему про водку, — сказал толстяк, но без всякого осуждения.
— Я и сам водки не пью, просто поэзия.
— А что такое «Жомини»? Коньяк такой? — заинтересовался Денис, уверенно отыскав в буфете штопор.
— «Коньяк»! Генерал был такой! Наполеоновский маршал, — с удовольствием сообщил Вячеслав Иванович. Этот Денис наверняка учится в английской школе, а не знает ни про Дениса Давыдова, ни про Жомини.
Торт, конечно, произвел сенсацию. Первым разобрался тот же Денис:
— И мороженое внутри! Ну, класс!
— Где вы достали? — сразу сделал стойку толстяк. — Я в «Метрополе» знаю все торты. И в «Европе». И сами признались, что не «Пальмира».
Вот она — минута торжества Вячеслава Ивановича.
И с тем большей небрежностью постарался он произнести:
— Сам сотворил.
— Да вы волшебник! Не отпустим, пока не научите мамашу! Это же надо! Я всегда говорил, что наш брат готовит лучше. Это хобби у вас такое? На вид-то вы как научный работник.
Вячеславу Ивановичу было приятно. Он и сам знал, что не похож на типичного повара, — недаром и бегает, и ест мало: для здоровья тоже, но и чтобы выглядеть. И вовсе он не хотел выдавать себя за какого- нибудь физика, он не считал, что физики выше поваров, — нет, он своим видом постарался возвысить всю профессию: пусть видят, что и повара бывают интеллигентные! А то думают, будто они все — куски мяса ходячие.
— Нет, не хобби, я и есть повар-профессионал — Не удержался и добавил: — Шестого разряда.
Все как-то разнеженно заулыбались.
— Надо же! Видно, что мастер. Наверное, в хорошем ресторане?
— Да. В «Северной Пальмире».
— Отличная специальность! Вот учти, Денис, мотай на ус. Нынче все лезут в научные работники, а что толку? А повар, он повар и есть. От голода не помрет. И воровать не обязательно — достаточно пробовать. — Толстяк захохотал.
Вячеслав Иванович и сам думал точно так же, но последняя шутка толстяка показалась обидной.
— У нас такой же учет, как на любом производстве! — сказал он резко.
— А я что говорю! Но пробовать-то не запретишь, — снова захохотал толстяк. — И будто не знаете, что на любом. Какой учет! Унесут чего хочешь. Только если не на атомном заводе. Представляете, если на атомном?! Ха-ха. Разве что для тещи — подложить под подушку.
— Вася, — тихо сказала толстяку жена.
— Да я же не про мамашу. Мамаша у нас золото.
Вячеслав Иванович не считал, что обобщения толстяка как-то относятся к нему, — ну взял материал на торт, так это ж совсем другое дело! При том, сколько попадает в отходы. И все-таки приходилось как бы снова доказывать себе, что его собственные сумки, которые несет из ресторана, — это другое дело, это мелочь. И потому с удовольствием переменил тему. Взял бутылку, разлил.
— Ну давайте. Мы сегодня вспоминали с Александрой Никодимовной — многое вспоминали. Вот в память о тех. И чтобы никогда снова.
— Снова не будет, — с не соответствующей теме жизнерадостностью подхватил толстяк. — Не те времена, не тот прогресс! Нынче ахнут — и все в одной воронке.
Что тут возразишь? Верно по существу. А почему-то неприятно слушать. Может быть, нельзя хохотать, говоря такое?
— По краям воронки останутся, — сказал Вячеслав Иванович. — И с тех спросится — по блокадному счету.
— В блокаду, конечно, натерпелись, я ничего не говорю, — не мог остановиться толстяк. — Но тоже не все правда. Преувеличивают дорогие блокаднички задним числом. Вроде охотничьих рассказов. Я не осуждаю, я бы и сам приврал для складности, если б пережил. Потому что если б всё как рассказывают, то и никого бы не осталось, ни одного человека. Организм — он и есть организм человеческий: своего требует, законных калорий. И если бы все только по норме, по осьмушке этой… Знаете, как сейчас с зарплатой. Подсчитайте по средней зарплате, сколько лет нужно не есть, не пить, всё на машину откладывать! А едят и пьют, и очередь на три года. Так и тогда с калориями. Да ведь не во всяком виде желудок примет. Лось вон веники ест, а человек не может, — какая бы нужда, какой бы патриотизм, а веника кишки не переварят. Вон говорят, и мамаша тоже: «Клей, клей!» А какой мог быть клей? Сразу бы заворот кишок — и с концами.
— Ели клей, — тихим, не похожим на слышанный раньше голосом сказала блокадная Туся. — Столярный клей. За лакомство считали.
— Да ну! Скажите хоть вы, как повар.
— Человек все может! — зло сказал Вячеслав Иванович. — Чего никакой лось, а человек может! А столярный клей, как повар объясняю, на желатине, на котором желе и заливные.
— Но заливными мебель не клеят. Да чего, сговорились, ясное дело. Рыбак рыбака!
— Ну что ты, Вася, — тихо сказала толстяку жена.
— Хорошо-хорошо! — Толстяк поднял руки. — Сдаюсь. Все было честно и прекрасно… Ну, давайте по следующей. За нашего гостя, за вдохновенного творца этого торта. Чтобы все у вас хорошо. Я расслышал, вы справлялись про родственников? Так чтобы нашли богатых и честных родственников.
Вячеслав Иванович так резко отодвинул рюмку, что она ударилась о сахарницу и разбилась. Потекло вино по скатерти, а Вячеслав Иванович не смутился, а наоборот, был рад: и что рюмку разбил, и что залил скатерть красным вином — пусть теперь не отстирается! Жена толстяка бросилась вытирать, собирать осколки.
— Одна у вас пластинка! А мои родители хорошие люди были, понятно? Честные! Шоколад с фабрики не таскали!
— Ва-ася… — протянула блокадная Туся. — Остановись. У Станислава Петровича родители умерли в блокаду. И брат.
Толстяк пытался умерить жизнерадостность.
— Тогда извиняюсь. Тогда, значит, за светлую память. Да вам и ни к чему богатые: вы сами
