— Я не знал, застану или что, потому не захватил…Дневник остался после мамы. Записи, которые в самую блокаду. О том, как жила.
Говоря это, Вячеслав Иванович особенно внимательно смотрел на Зинаиду Осиповну. Но не заметил в ней никакого смущения, никакого беспокойства.
— Особенно это тебе, племянница, — вот и вслух наконец произнес: «племянница», — особенно тебе должно быть интересно. Зинаида Осиповна сама все помнит, а ты только по рассказам. А тут живой документ, и не чужой, а что твоя бабушка пережила.
Когда нужно для дела, Вячеслав Иванович не только умел, но и любил схитрить слегка, и потому добавил:
— Теперь у тебя две бабушки стало, вон ты какая богатая.
— Ой, ну конечно, дядя Слава! — Вот уже и «дядя Слава»! — Так замечательно, когда семейные архивы. У нас у одной девочки, я так завидовала…
Для нее почти игра, семейные архивы. Но подумал Вячеслав Иванович это без осуждения, скорее умиляясь наивностью, даже капризностью Аллы. Это было совсем новое для него чувство: умиление слабостью, молодостью, неопытностью.
— Почитай, почитай. Мне-то, конечно: все сама перенесла, всего хлебнула, а ты почитай. Хотя большая была фантазерка, Галочка-читалочка. Ее так с детства звали: слишком зачитывалась, ну и сама начинала свои фантазии тоже. Однажды пришла и рассказывает, как летала на воздушном шаре в Африку. Мы и поверили сдуру, потому что после лета, месяц не виделись. Почитай, хотя написать все можно.
Ага, забеспокоилась! И Вячеслав Иванович поспешил добавить. Это как в драке — не зря же прошел детдомовскую школу! — попал в поддых, сразу добавь, пока враг не продышался!
— В дневнике без фантазий. Я нашел активистку из домкома, она мне про дневник и подсказала. И сама рассказывает все, как в дневнике у мамы. Живая свидетельница. Да вы помните, наверное: Эмирзян Туся.
На это старуха ничего не смогла ответить, ушла в сторону:
— Так что же, чайку бы все же! Ради такого чудесного случая не грех и винца, да нету, давно отвыкла. И Аллочка непривычная.
— Да что ты, бабуля! — Алла засмеялась своим хрипловатым смехом курильщицы. — Я-то уже не маленькая.
— Непривычная. Это у них мода — на себя наговаривать. А вот что бы еще надо: поставить свечку. Потому что чудо, как ни посмотри. Я бы сама, да уже три года вот так… Ты-то как, племянник, бога знаешь или нет?
— Нет.
— Время не пришло, глаза не открылись. А теперь и молодых много, и наука бессмертие души доказывает.
Подобные прения Вячеслава Ивановича не интересовали, он и отвечать не стал.
— Ну как знаешь, как знаешь. Сроки не настали. А ты бы сходила, Аленька, ради меня.
— Схожу, бабуля, конечно, схожу!
Алла вскочила, снова поцеловала старуху в нечесаную голову, но хоть отошла от нее после этого.
— Нет, не могу, ну что мы так сидим! Давайте чаю! Дядя Слава!
Алле Вячеслав Иванович не мог отказать. И впервые за этот вечер устыдился, что пришел с пустыми руками. Выставить бы сейчас для Аллы торт-сюрприз с мороженым внутри! Тем более что удивить ее будет довольно трудно: племянница доставала из холодильника красную рыбу, красную икру.
— Это папа шлет с Камчатки. Вместо писем. Придет лейтенант, оставит пакет: рыба есть, письма нет.
— Тоже интересная новость. Получше письма.
— А мне бы письма! Сама там жила, рыбы этой наелась! А икра вообще — бр-р! Скользкая, как лягушка. Держу для бабули и для гостей.
И она сильным привычным движением придвинула к столу старухино кресло.
А на прощание пришлось-таки хоть слегка, хоть в щеку, а поцеловать Зинаиду Осиповну. Пришлось для Аллы: чтобы не обиделась за свою любимую бабулю, не насторожилась против нового дяди. Скоро сама поймет, что у нее за бабуля, а пока — надо.
В прихожей он задержался, взял племянницу за запястье — жест, о котором мечтал все время, пока пили чай, — и сказал странным горловым голосом, каким говорил, может быть, раза два в пору первой влюбленности:
— Ну, а ты-то как живешь? А то все о прошедшем да о прошедшем. Лет-то тебе сколько?
— Восемнадцать недавно, дядя Слава.
— А голос уже прокурила, — не удержался он от морали, хотя все был готов ей простить, лишь бы чаще слышать ее хрипловатое «дядя Слава». И привычная отчужденность от беременных исчезла: Алле все идет, у нее все иначе!
— А мне нравится. А то не голос был, а расстройство: как у пионерки. Да все теперь курят, чего ж я.
— Ладно. Занимаешься-то чем?
— Учусь на дошкольницу. На дошкольную воспитательницу. Хотела в Герценовский, да пролетела. А- а, все равно. Малыши, может, и лучше.
— А Зинаида Осиповна совсем не встает? Все на тебе?
— А чего делать? Три года. Был жив дед — на нем. Теперь на мне.
— Ловко устроилась!
Не хотел он говорить этого, да вырвалось само собой. Алла сразу насторожилась, высвободила свою руку, отступила на полшага.
— Она не устраивалась, она заболела. Перенесла столько!
Перенесла, оказывается! Тоже — переносчица! Ладно, скоро Алла сама узнает.
— Тебе ж учиться. А скоро — вон. Он кивком указал на ее живот. Но Алла отмахнулась беспечно:
— Тогда-то свобода — декрет!
— Смелая ты. Значит, приходи дневник читать. И просто.
— Ага, приду. — Она рассмеялась: — Ну, кино: здрасьте, я ваша дядя!
Он снова взял ее за запястье и крепко, по-настоящему поцеловал. И снова она толкнула его твердым животом — и даже приятно это может быть, оказывается.
На обратном пути он почти и не вспоминал о старухе— только в связи с Аллой. Совсем еще наивная, хоть и курит и говорит хриплым голосом: не понимает, что старуха ловко устроилась, превратила девочку в сиделку!.. И ребенок будущий… Что-то не чувствуется в доме мужчины, и обручального кольца нет. Готовится стать девушкой-матерью? В наше время ничего страшного, конечно: Вячеслав Иванович не раз слышал о женщинах, которые хотели ребенка, но решительно не хотели при этом замуж (во всяком случае, так утверждали вслух), — но обычно такое желание приходит позже, годам к тридцати… И Вячеслав Иванович тут же вознегодовал на неведомого ему соблазнителя. Родители живут себе на Камчатке, подкинули ребенка под присмотр эгоистичной старухе — и пожалуйста! Был бы раньше рядом он, законный дядя, он бы не допустил! Каким образом он смог бы не допустить — неизвестно, но — не допустил бы и все! Он и о сестре почтинедумал, так был поглощен Аллой. Словно сестра выполнила свое основное назначение: родила дочку — и больше не нуждалась в братской поддержке. Только когда уже пришел домой, подумал, «то нужно все-таки написать Маргарите туда, на Камчатку. Сразу же и написал.
За всю свою жизнь он никогда не писал родственных писем, но постарался, и получилось с чувством, как и нужно:
