незнанию, но страшен грех по умыслу! Кроме того, вы обидите меня, отвергнув мой искренний дар.
Принцесса ошеломленно уставилась на хозяйку.
— Как, вы дарите… вы дарите это?.. дарите мне?!
— А как вы думали, — усмехнулась София, — вы думали, я дала вам просто поносить?
— Но как же это… Платье… оно стоит целое состояние! А еще смарагдовая диадема… Нет, я не могу принять такой дар!
София Юстина вплотную подошла к Кримхильде и, глядя ей прямо в глаза смарагдового цвета, отчеканила:
— Хочу, чтоб вы знали, милая: я достаточно богата, достаточно рассудительна и достаточно независима, чтобы тратить мои деньги когда хочу, как хочу и на кого хочу! К вашему сведению, сударыня, род Юстинов является одним из самых состоятельных и высокопоставленных в нашем государстве. Что для меня эта диадема — цена ей, самое большее, сто империалов…
'Господи, — промелькнуло в голове несчастной Кримхильды, — сто империалов! Отец никогда не дарил мне ничего больше чем на один серебряный денарий[10]!'.
— …А ваш отказ принять мой искренний дар будет равнозначен пощечине мне, вашему преданному другу; скажите, чем я заслужила подобное к себе отношение?!
Тон, которым была произнесена эта тирада, полностью соответствовал ее содержанию. Разрываясь между жгучим желанием носить и дальше этот чудесный наряд, боязнью обидеть радушную хозяйку, с одной стороны, и страхом неизбежных последствий, с другой, Кримхильда расплакалась прямо на груди княгини Софии.
Та чуть отодвинулась, чтобы слезы принцессы, ни приведи Господь, не подпортили карминно- атласную рубаху, и с сочувствием проговорила:
— Ну, так что ж вы плачете, моя дорогая красавица?
— Как же мне не плакать, ваше сиятельство?! Отец убьет меня, когда увидит.
София Юстина покачала головой в знак несогласия.
— Вы плохо думаете о своем отце, дорогая. Он мудр. Какой отец не возблагодарит Творца, узрев в своей дочери такую красавицу?!
— Вы не знаете моего отца. Он не такой, каким вам представляется…
— Понимаю, он прежде дурно с вами обращался. Но, подумайте, принцесса, разве милость, каковая явлена ему богами небесными и богом земным, не в состоянии изменить натуру человека?!
— Отец меня убьет, — с уверенностью обреченного повторила Кримхильда. — Или, в лучшем случае, выпорет.
— Вот что я вам на это скажу, дорогая. Возможно, ваш отец сперва будет шокирован, возможно даже, он выбранит вас, — но, поверьте мне, это будет ваша первая победа над предрассудками, низводящими женщину до положения домашнего скота! Отец откроет в вас не только восхитительную красавицу — он найдет в вас личность! Гнев пройдет, а гордость останется. Поверьте мне, дорогая, герцог Крун будет гордиться вами! Когда-то нужно сделать первый шаг. Нет лучшего времени для такого шага, чем сегодня, здесь, в Темисии, когда предрассудки рушатся, а рядом с вами ваши друзья, готовые вас поддержать!
'Сегодня я неподражаема, — отметила сама для себя София Юстина. — Как замечательно, что отец в свое время не скупился на лучших учителей риторики для меня, а я была прилежной ученицей!'.
Действительно, речи хозяйки, как видно, возымели действие, и уверенность обреченной обратилась в решимость обреченной. Сделав над собой страшное усилие, принцесса Кримхильда молвила:
— Будь что будет! Надеюсь, вы окажетесь правы, ваше сиятельство.
— Да будет вам известно, дорогая, я редко когда ошибаюсь, — ответила София Юстина.
Затем они покинули комнату цирюльника; напоследок мэтр Давид отпустил обеим женщинам еще несколько особо изысканных комплиментов. Следую за хозяйкой по длинным галереям дворца, Кримхильда с завистью и восхищением посматривала на нее, а про себя размышляла: 'Как эта женщина смела, раскованна, пикантна. Как она умна, самостоятельна, находчива. А ведь у нее тоже есть отец, первый министр. И она всего лишь на два года старше меня — а кажется, будто я ребенок в сравнении с ней! Ах, почему я родилась северянкой, среди варваров! Родись я княжной, как она, или хотя бы простой аморийской патрисой, я бы могла всегда носить такие платья, ну, может, чуть похуже, танцевать на балах, тратить деньги, делать, что захочу, и сводить мужчин с ума своей красотой… Ах! Господи, она права: я и не знала, как я красива! И все же она, пожалуй, красивей меня… Одно лишь посмотреть, как ступает она своими точеными ножками'…
Вот так размышляла сама с собой принцесса Кримхильда, не догадываясь, что сокровенные мысли ее вовсе не являются тайной для княгини Софии Юстины. 'Учись, учись у меня, дорогая, — думала в то же самое время София. — Очень может быть, тебе моя наука пригодится. Во всяком случае, я ради этого постараюсь!'.
— Ваше сиятельство, могу ли я задать вам вопрос? — внезапно обратилась к ней Кримхильда.
— Разумеется, дорогая. Задавайте.
— Почему вы помогаете мне, ваше сиятельство?
'Она неглупа, — отметила София. — И это замечательно! Теперь от моего ответа, возможно, зависит моя карьера. Важно ответить так, чтобы она не заподозрила меня в неискренности. Варвары порой бывают весьма проницательны'.
— Потому что вы мне нравитесь. Но это, признаюсь, не единственная причина.
— Ага! Я так и знала, — прошептала принцесса.
— Вторая причина в том, что я, как никто другой в этой стране, желаю мира между аморийцами и народами Севера. А мир непрочен без личной дружбы между правителями государств…
— Но я же — не правитель государства и никогда им не буду! — с удивлением отозвалась Кримхильда.
— Вы дочь правителя, и этого достаточно, — парировала София, а сама подумала: 'Да, пожалуй, пока достаточно. Не все сразу. Нельзя ее перепугать'. — Наконец, моя дорогая, вы женщина и я женщина. Вот вам третья причина: я помогаю вам из женской солидарности… Разве этого мало, чтобы увериться в моей искренности?!
— О, нет, ваше сиятельство, я вам верю!
'Очень рада буду, если это так', — подумала София Юстина.
Тем временем они вышли во двор, где их уже ждал личный мобиль дочери первого министра. Мобиль представлял собой вытянутый приблизительно на пять мер в длину и две меры в ширину снаряд обтекаемой формы, отдаленно напоминающий лодку-плоскодонку, вырубленную из цельного древесного ствола. Мобиль имел приятный серовато-серебристый цвет; вообще аморийцы, как давно подметила Кримхильда, в согласии со своей верой, в которой каждому аватару соответствовал строго определенный цвет, признавали лишь однотонные расцветки. Потому, кстати, подумала она, София Юстина одела ее в зеленые тона, соответствующие аватару Химере, со вчерашнего дня небесному покровителю нарбоннской принцессы.
Мобиль опирался на три небольших колеса: два сзади и одно спереди, там, где обтекаемый конус переходил в горизонтальную иглу, наподобие тарана. Спереди, над этим самым 'тараном', сверкал стилизованный знак Пегаса. С обеих сторон корпуса мобиля располагались по одной дверце с геральдическим символом семейства Юстинов.
София открыла правую дверцу и пригласила гостью внутрь. Кримхильда испуганно попятилась. Да, конечно, в Темисии она видела такие самодвижущиеся машины, но мысль самой отправиться в путь на мобиле ввергала ее в ужас.
— Вы совершили столько решительных поступков сегодня, моя дорогая, — с укоризненной улыбкой заметила София, — что вам не составит труда совершить еще один. Ну же, залезайте!
Кримхильда зарделась, сделала шаг к мобилю — и остановилась.
— А если… — начала она.
— А если мы разобьемся, вы хотите спросить? Ну, тогда, я думаю, мы погибнем вместе, — с истинно аморийским фатализмом отшутилась София и прибавила, уже более строгим тоном: — Не заставляйте меня разочаровываться в вас, дорогая.
'А, будь что будет!', — снова подумала Кримхильда; на самом деле в присутствии Софии Юстины она
