столь безжалостно и прямолинейно.
— Марк и Януарий Ульпины бежали нынче ночью.
— Дядюшка, мне кажется, нынче ночью вам приснился дурной сон, который вы поспешили объявить явью. Я нахожу вашу шутку неудачной.
— Вы теряете время, милая Софи, — с непритворной горечью изрекли уста сенатора. — Ульпины сбежали не во сне, а наяву.
— Не может быть!..
Ей вдруг стало холодно в горячей ванне. Эпопея Ульпинов в одно мгновение пронеслась в ее мозгу. Она вспомнила, скольких трудов имперскому правительству и Святой Курии стоило раскрыть тщательно законспирированный заговор еретиков-маркианцев; она вспомнила волнующий показательный процесс по делу Марка и Януария, завершившийся полным разгромом зловещей секты; она вспомнила собственную блестящую речь в столичном Конгресс-центре, из каковой речи всякий мог понять, кому принадлежит решающая заслуга в искоренении маркианской скверны; она вспомнила все это — и ей стало страшно. Безраздельная победа над еретиками-маркианцами была одним из самых внушительных ее козырей к предстоящим выборам первого министра; если теперь выяснится, что этот козырь выскользнул из ее рук, — не говоря уж о том, сколь опасны беглые ересиархи сами по себе! — с мечтой о Квиринале придется расстаться надолго, если не навсегда.
Она не могла не признать, что Корнелия Марцеллина привела к ней в это утро более чем веская причина. Он не стал бы так шутить.
— Они бежали, — с гневным трепетом произнес между тем сенатор, — и тем явили дерзкий вызов Небесным Аватарам, нашей Божественной власти и лично вам, моя бедная племянница!
'Вот еще не хватало, чтобы он тут начал меня жалеть', — подумала София. Она представила себе, как потешается дядя в душе над ее бедой, как упивается ее поражением и, следовательно, собственным торжеством, — и она едва сдержалась, чтобы не явить ему стыдные свидетельства овладевшего ею отчаяния.
— Как это случилось, дядя?
— Некто взломал цепи и выпустил еретиков на волю. Мои друзья случайно обнаружили это на рассвете.
'Как же, случайно!', — пронеслось в мозгу Софии. На ум тотчас пришла идея связать побег Ульпинов с интригами дяди против нее. 'Если удастся доказать, что побег еретиков был устроен с целью навредить правительству и мне лично, можно будет задать вопрос: 'Cui prodest?'[26] — и ненавязчиво намекнуть на дядю. Он, конечно, отопрется, однако репутация его будет подмочена. Никогда не станет первым министром человек, которым мог быть замешан в преступлении против богов: requiescat in pace[27]'.
'Она размышляет, стоит ли топить меня, дабы выплыть самой, — думал, глядя на Софию, князь Корнелий. — Сейчас она придет к выводу, что захлебнется прежде, чем я утону'.
'Дядя слишком умен и осторожен, чтобы играть в такие опасные игры, — думала княгиня. — Возможно, это ловушка. Дядя чист, либо уже успел измазать грязью других. Он не стал бы являться ко мне с таким сочувствующим видом, не будучи убежденным в своей абсолютной неуязвимости'.
— Кто еще, кроме ваших друзей, дядя, знает о бегстве еретиков?
'Умница, — отметил сенатор. — Она сразу переходит к делу'.
— Понятия не имею, дорогая. Кто угодно может увидеть оборванные цепи и поднять ложную тревогу.
Софии едва удалось скрыть изумление.
— Вы сказали: 'ложную', дядя?
— Разумеется, милая Софи. Разве какой-нибудь случайный прохожий может быть уверен, как уверены мы с вами, что всевидящие боги позволили злокозненным еретикам бежать?!
Ответ сенатора прозвучал зловеще и двусмысленно, однако София уловила в нем главное — а главным были слова: 'случайный прохожий'. 'Это становится интересным, — подумала она. — Неужели дядя собирается помочь мне избежать скандала?! Невероятно…'.
— Вы совершенно правы, дядя. Аморийцы не поверят никому, кто возьмется утверждать, будто такие страшные преступники, как эти Ульпины, вольны бежать из-под присмотра самих Высоких Богов!
— Не поверят, при одном условии: если еретики будут скоро схвачены.
'Он прав, — отметила София. — Если Ульпинов поймают в течение дня, можно будет сделать вид, что никакого бегства не было'.
— Я рада, что вы сообщили мне первой, дядя. Я тотчас подниму на ноги всех секретных агентов.
— И поступите опрометчиво, дражайшая племянница.
— Опрометчиво?!
— Не следует недооценивать ересиархов, милая Софи. С момента бегства прошло прилично времени. Бьюсь об заклад, Ульпины уже покинули космополис либо заползли в такую нору, в которую вашим агентам просто не придет в голову заглянуть…
'Он опять прав, — с досадой подумала княгиня. — Неужели он оказался настолько самонадеян, что все-таки связался с этим делом?! Может быть, 'нора', которую он имеет в виду, — один из его дворцов?! Конечно, никто не осмелится подумать, будто сенатор Империи способен прятать у себя беглых еретиков. Нет, это глупо — хотя и объяснило бы, к чему он клонит: он надеется получить от меня нечто взамен Ульпинов'.
— …Я нисколько не сомневаюсь, что в самое ближайшее время вам удастся разыскать еретиков, и они не уйдут от карающей длани богов, — продолжал между тем Корнелий Марцеллин. — Однако, — здесь сенатор позволил себе чуть заметно ухмыльнуться, — 'ближайшее время' может растянуться на день, на два, на три… к чему гадать? И все это время вы будете нервничать, моя милая Софи, а я, как любящий дядя, буду нервничать вместе с вами. К чему нам такие сложности?!
— Уж не хотите ли вы, дядя, сказать, что знаете, где скрываются Ульпины?! — пряча под лукавой усмешкой охвативший ее трепет, спросила София.
Сенатор скрестил руки на груди и, желая, как видно, насладиться прелестью текущего момента, рассмеялся.
'Он меня провоцирует, — поняла она. — Разумеется, он Ульпинов не прячет. Чего же он добивается?! О, нет, неужели опять…'.
— Вы само совершенство, прелесть моя, — сказал сенатор. — А вода в вашем бассейне настолько чиста и прозрачна, что я имею счастье лицезреть nitor splendens Pario marmore purius[28]. Простите, я отвлекся: ваши волнующие контуры заставили меня забыть о цели моего визита.
— Отнюдь! По-моему, вы уже добились, чего хотели, дядюшка: сперва горькая для меня весть, затем некие туманные намеки… Вы, я вижу, явились, дабы испортить мне настроение на целый день! — вспылила София, погружаясь в воду по самое горло; в действительности же она таким способом подталкивала дядю к откровенности; она знала, что аромат настойки орхидеи уже должен начать действовать.
'Погоди, дорогая, придет время, и у тебя с утра будет такое настроение, которое уже никто никогда не сможет больше испортить', — со злорадством подумал князь Корнелий. Вслух он воскликнул:
— Полноте, дражайшая племянница! Вы понимаете меня превратно. И вот вам доказательство моей сердечной любви к вам: я отвечаю утвердительно на ваш вопрос.
— Я не верю своим ушам, дядя: вам известно, где прячутся Ульпины?!!
— Именно так, милая Софи. Причем они до того убеждены в собственной безопасности, что вы свободно можете войти к ним, а они вас заметят лишь тогда, когда вы наденете на них оковы.
— Вы нечеловечески жестоки, дядя. Вам должно быть стыдно.
— Но за что, дорогая?! За то, что я спасаю вас от грандиозного скандала? О, если слушать все, что клевещут на меня мои враги, мне бы выгоднее было утопить вас, дабы возвыситься самому!
— Значит, вы не шутите?
— Клянусь водами Стикса, милая Софи, какие уж тут шутки!
— Уйдите прочь, дядя. Вы ранили мое сердце. Ах, сколь наивным ребенком я была до сей поры! Мне казалось, вы любите меня. Я не желаю вас больше видеть.
