лишилась брата. Но у меня есть ты, а у тебя есть я, и вместе мы…
— Да!.. Я люблю тебя, дочь, очень люблю. Мне страшно… Я не говорил тебе… теперь скажу! Мне страшно видеть их… моих баронов… и тебя!
— Отец, я не боюсь твоих баронов.
— Но я боюсь! Боюсь не их, а за тебя боюсь!.. Прости меня, Кримхильда.
Принцесса вздохнула, вспомнила наставления Софии Юстины и сказала:
— Не думай о дурном, отец. Ты долго будешь жить еще. Они ко мне привыкнут.
Глава одиннадцатая,
в которой узник подземной темницы принимает неожиданных посетителей
Из дневниковых записей Януария Ульпина
…Его камера была узкой и длинной, как кишка. Я подозреваю, что на этом месте когда-то были катакомбы, возможно, во времена римлян, а может, и еще раньше. Во всяком случае, подземелья герцогского дворца явно были старше и города, и крепости над ними. Века не пощадили древний лабиринт: большинство ходов засыпало землей, а остальные люди приспособили для заточения себе подобных.
В широком подземном коридоре чадили факелы. У двери принца дежурили двое. Они не заметили меня, и я без особых трудов погрузил их в благостный сон. Дверь в камеру была очень тяжелой, из толстых листов чугуна. Ее закрывали на три замка, причем ключей у стражников не оказалось. Мне стало совершенно ясно, что дверь взломать невозможно.
С той стороны двери я увидел частую стальную решетку. Она делила камеру на две половины; принц Варг был за решеткой. Обследовав ее, я понял, что решетка не имеет своего замка, а поднимается куда-то вверх; где-то там, на верхних этажах, и находится подъемный механизм.
Принц спал у стены, когда я появился. Его щиколотки обвивали змеи кандалов, которые цепями крепились к кольцам в стене. Ни лежанки, ни стула, ни стола в камере не было. Не заметил я и приспособлений для отправления естественных надобностей. С потолка нудно капала вода, собираясь в большую лужу в самом центре камеры. По-видимому, эту воду принц и пил.
O, tempora! O, mores![44] Глядя на это, нелегко поверить, что живу в конце восемнадцатого столетия. Вот он, мир, над которым владычествуют аватары, — здесь, в этом каменном мешке, а не в 'блистательной' Темисии!..
Я негромко кашлянул. Мой друг варвар тотчас пробудился и уставился на меня. Волосы на его голове зашевелились и встали дыбом.
— Изыди! Изыди, исчадие, обратно в Хель!
— Н-да… — улыбнулся я. — Так-то ты встречаешь друга!
— Не верю! — простонал он. — Не верю в тебя! Тебя нет! Ты мне снишься!
— Пустой разговор, — заметил я. — Сам понимаешь, я тебе не снюсь.
— Этого не может быть! Как ты попал сюда?
— Вот так и попал.
С этими словами я шагнул вперед, к принцу, и прошел через решетку. Мне показалось, что глаза Варга вылезут из орбит. Стоило больших усилий не расхохотаться.
— Это просто голографическая проекция. Меня здесь нет, а где я, ты сам знаешь. Перед тобой не я, а только лишь мое изображение. Понятно, благородный друг?
Принц отчаянно замотал головой. Бедняга. Конечно, откуда ему знать, что такое голографическая проекция. Он-то полагает, это колдовство.
— Н-да, неприятное место, — заметил я. — Признаюсь, нас с отцом содержали в большем комфорте. А тебя, выходит, герцог, твой собственный отец, засунул в эту мышеловку!
Напоминание об отце заставило принца подавить свой страх. Волосы на голове немного успокоились.
— Он приходил недавно, — пробурчал принц. — Стоял тут чуть ли не на коленях. Плакал. Молил меня. Хотел, чтоб я вас выдал.
— Ты молодец. Я научу тебя, как отключаться во время пытки. Это тебе поможет.
Он усмехнулся:
— Я пытки не боюсь. Выдержу. Я опасаюсь только колдовства. А что, если такой, как ты, вдруг явится и заморочит меня? А я во сне ему скажу не то, что надо.
— Людей, отважных духом, 'заморочить' нелегко, — ответил я. — Гипноз хорош для слабаков. Это во-первых. И во-вторых, таких, как я и мой отец, в окрестности двух тысяч герм навряд ли можно отыскать! А хочешь знать, что в-третьих?
Принц заинтересованно кивнул и вдруг протянул ко мне руку. Она беспрепятственно прошла сквозь мой 'плащ'. Варг испуганно отдернул руку.
— Чудеса! — прошептал он.
— А в-третьих, — продолжил я, — скажу, что твой отец не просто так заглядывал к тебе. Что в городе творится, ты не знаешь? Конечно, ты не знаешь. А в городе восстание! Народ потребовал освободить тебя.
Огонь восторга вспыхнул в синих глазах принца — и тут же погас.
— Пустое… Солдаты герцога мятеж подавят. Жаль друзей. Они могли бы мне… могли бы нам еще сгодиться!
— Правильно мыслишь, — похвалил я его. — И все же. Тенденция ясна. Чем дальше, тем сложнее твоему отцу удерживать тебя в темнице. Тебе ведь даже обвинение не предъявили.
Он невесело ухмыльнулся и заметил:
— О чем ты говоришь, Ульпин? Какое обвинение?! У нас не Амория, у нас присяжных нет и нет судов. Не говорю уже об адвокатах. Мы варвары, неужто ты забыл? Прикажет герцог, и конец на этом! Вот приказал отец меня арестовать, ну, я и арестован. Велел мне пищи не давать — и не дают мне пищи! А между прочим, который день я тут сижу?
— Седьмой.
— Хм!.. Он, что же, голодом меня собрался уморить?
— По нашим данным, — осторожно заметил я, — пищу тебе дадут сегодня.
— А ты откуда знаешь?
— Давай с тобой договоримся, друг. Таких вопросов больше мне не задавай. А моему отцу — тем более. Не потому, что мы скрываем от тебя ответы. По иной причине. Любой ответ наш будет пахнуть колдовством, а мы с отцом вовсе не хотим, чтобы ты полагал нас колдунами. Мы всего лишь скромные друзья науки.
Принц поежился.
— Как же, скромные вы… Ну ладно. А вытащить меня сумеете?
Вот он, главный вопрос! Я ждал, что принц его задаст.
— Еще не время, — ответил я. — Для дела лучше покамест посидеть тебе в темнице.
На моих глазах он стал наливаться гневом. Я понимал его. Принцу обидно. Он нас освобождал целых два раза. И что же? Вдруг он слышит, мол, для дела лучше посидеть ему в темнице! Ему, молодому, сильному, энергичному юноше, воину, принцу, рыцарю, — сидеть в цепях в норе мышиной, на одной воде! Кому бы не было обидно?!
Предвосхищая все его претензии, я кратко и доступно для него пояснил, какая польза может быть для дела, если он останется в темнице, и какой ущерб случится, если он сбежит сейчас. Принц слушал меня, сначала, правда, порывался прервать обидными словами, затем внимал, открывши рот; а когда я закончил, он покачал головой и промолвил:
— Теперь я понимаю, почему тебя и твоего отца сама Юстина боится. А говоришь, вы скромные
