уготовили нарбоннским галлам незавидную роль игральных фишек…
— Зачем ты пришла? — нарочито грубо спросил он.
— Ты жив! Жив… — прошептала девушка. — Я счастлива! Скоро тебе принесут поесть…
'Странно, — подумал Варг. — Ульпин тоже говорил об этом. Они, что, сговорились?'.
Внезапно Доротея пошатнулась и, чтобы не упасть, вынуждена была вцепиться в прутья решетки. Варг встал и приблизился к жене, насколько позволяли ему кандалы. Даже в тусклом свете огарка он обнаружил неприятные изменения в облике жены: обычно румяное лицо Доротеи казалось бледным и осунувшимся, губы были серыми, а глаза запавшими, и не одни лишь слезы могли быть тому причиной…
— Что с тобой? — резко спросил он.
Девушка улыбнулась; он понял, что эта улыбка далась ей нелегко.
— Со мной — ничего, — ответила Доротея. — Я была расстроена из-за тебя, любимый. Но вот я тебя вижу… ты жив, и скоро тебе принесут…
— Дай мне свою руку!
— Зачем? — испуганно спросила жена.
— Дай, говорю!
Девушка вздохнула, но не осмелилась возражать. Тонкая рука прошла сквозь клетку решетки, достав как раз до ладони Варга. Кисть была белая и холодная, а пальцы едва шевелились… кожа и кости!
— Что ты с собой сделала?
— Я? Ничего…
— Тогда кто? Говори!
— Прости, — Доротея всхлипнула и убрала руку. — Но иначе бы меня к тебе не пропустили!
У Варга закружилась голова — от стыда, гнева… и благодарности! Он все понял.
— Ты голодала, да?
— Да… — прошептала Доротея. — Как только узнала, что ты в темнице… на одной воде! Я пришла к твоему отцу и сказала: буду пить воду, как он, и все тут! Пока моего мужа не начнут кормить и пока меня к нему не пропустят… Отец твой разозлился, а она…
— Кримхильда?
— Да, она посоветовала ему посадить меня под домашний арест и кормить насильно. Они пытались… — девушка через силу улыбнулась, — но я выплевывала пищу! И сегодня они сдались…
Варг до крови закусил губу, чтобы не заплакать и не зарычать. Вот оно как получилось! Родные отец и сестра морят его голодом в сыром подземелье, а эта хрупкая девчушка, аморийка, сенаторская дочка, нашла в себе силы для недельной голодовки… и все это ради него, ради Варга!
— Ты не должна была так поступать, Дора, — проговорил он. — Ведь наш ребенок…
— С ним ничего не случится, — быстро сказала она. — Мои соки питают его. Наш ребенок появится на свет здоровым и красивым. Как ты, любимый!
— Сегодня же… сейчас… ты прекратишь голодовку! Я требую!
— Хорошо. Мы победили, можно и поесть, — вновь улыбнулась она, и принц вдруг почувствовал себя счастливым…
— Погоди, мы еще не победили. Скажи, что в городе творится?
— О-о, тут такое было! Народ ходил к дворцу и требовал от герцога освободить тебя.
— Ходил?
— Прости… Отец твой приказал разогнать толпу. И разогнали. Я слышала, десятки человек убиты, а заводилы арестованы, и завтра их казнят…
'Я так и знал! — с горечью подумал Варг. — О, разве это справедливо: я ничего еще не сделал для народа моего, а люди уже гибнут за меня?!'.
— …Но есть и новости хорошие, — продолжала Доротея. — Ромуальд и с ним еще пятеро твоих друзей… они сбежали из Нарбонны. И правильно сделали, потому что Кримхильда советовала герцогу арестовать и их… я слышала. Еще я видела, как барон Видар и барон Старкад вместе ходили к герцогу просить за тебя… и я подумала, что если эти двое решились действовать совместно, то и другие бароны… во всяком случае, большинство… тоже за тебя!
Гордость за жену проникла в сердце принца, и он подумал: 'Какая умница моя Дора! Так и есть. Видар и Старкад друг друга ненавидят, потому что дед Видара когда-то изнасиловал мать Старкада. Но оба барона — честные рыцари, и оба за меня, и оба ненавидят пришлых амореев. Действительно, хороший признак, если они к отцу ходили вместе!'.
— А что отец?
Доротея виновато вздохнула.
— Не знаю.
— А что ты думаешь сама?
Девушка изумленно воззрилась на него. Никогда прежде муж не спрашивал ее мнения, а тем более по вопросу, касающемуся политики. Однако он касался не только политики, но и самой жизни принца, поэтому Доротея бестрепетно ответила:
— Я думаю, по доброй воле герцог не выпустит тебя. Прости…
Варг усмехнулся.
— Тебе незачем извиняться. Ты поступила, как верная жена. Могла схитрить, могла слукавить, могла сказать, мол, ты скоро из темницы выйдешь, — но ты сказала правду. И вот я думаю… ты ведь понимаешь, у меня полно времени для раздумий… откуда ты взялась такая? Не могу понять!
— А что тут понимать? — с болью и надеждой воскликнула Доротея. — Я люблю тебя, это ты пойми, люблю!
Принц отвернулся.
— Не знаю… А вдруг через тебя отец твой Марцеллин готовит мне ловушку?
Следующие слова девушки изумили его и заставили задуматься. Она сказала:
— Может быть… Отец — это отец. Тебе ли этого не знать, каков отец бывает для детей своих? Но я… я люблю тебя! И мне неважно, что замышляет мой отец! Хочешь — верь мне, а хочешь — не верь, но я скажу: тебя, любимый, не оставлю… никогда! Что бы ни сотворил Корнелий… он больше мне не господин! Ты — господин моей души, мой муж!
Дверь отворилась снова, и фигура в проеме произнесла голосом барона Фальдра:
— Свидание окончено, принц. А вы, княжна…
— Барон, постойте! — воскликнула Доротея. — Минутку дайте мне, всего одну минутку!
Фальдр заколебался, но, уловив выражение лица принца, кивнул и скрылся за дверью. 'По-моему, этот тоже в душе сочувствует мне, — подумалось Варгу. — Лишь авторитет герцога сдерживает их. Бароны присягали моему отцу… и они остаются ему верны, хотя отец уже другой, не тот, кому бароны присягали…'.
Доротея поманила его к решетке. Их руки снова встретились. От радости, или от волнения, или по какой иной причине руки жены больше не казались Варгу холодными. Нет! Они были теплыми, ласковыми. Они были руками друга. И принц крепко сжал пальчики жены в своих ладонях: спасибо!
— Мне нужно кое-что еще тебе сказать, — прошептала Доротея. — Я подслушала разговор твоей сестры с Луцием Руфином, послом Империи в Нарбонне. И вот что я узнала. Большой фрегат 'Пантикапей' спешит сюда…
— Проклятие! У нас же мир!
— Нет, нет, не то, что ты подумал! Фрегат везет высокого вельможу, генерального инспектора министерства колоний. Его ждут завтра вечером. И знаешь, кто этот инспектор?..
Она ему сказала, кто, и храбрый принц не смог сдержать стона:
— Худо наше дело!.. Послушай, Дора, если б ты могла…
Жена внимательно выслушала его просьбу, а затем ушла, счастливая и гордая оказанным ей доверием.
Принцу вскоре принесли поесть, но ел он без особого аппетита. Мысли его витали далеко отсюда. Сама жизнь его была в руках амореев, людей малознакомых и, в сущности, чужих: загадочных еретиков Ульпинов и дочери лукавого сенатора Империи…
