А между тем Зал Божественного Величия медленно погружался во тьму. Тускнели пирамидки, сталактитами свисавшие с далекого потолка и заливавшие чертог ровным серебристым светом. Рассеянные лучи скользили по фрескам на стенах; фрески живописали подвиги Фортуната-Основателя, его детей- эпигонов и прочих первых переселенцев. Фрески были украшены драгоценным шитьем; то здесь, то там поблескивали жемчуг, коралл и самоцвет; игра света, в сотворении которой аморийские мастера достигли высшего совершенства, придавала нарисованным картинам естественную живость, так что казалось, будто Фортунат и его спутники взаправду двигаются, разговаривают, улыбаются…
Депутация галлов располагалась в самом центре прямоугольного чертога. Крун со свитой пришли сюда через единственные двери, вернее, врата, покрытые золотом и ляпис-лазурью. К Залу Божественного Величия вел длинный путь через галереи, мраморные и самоходные лестницы, пересекавшие этажи. Всюду во дворце галлов сопровождал почетный эскорт палатинов, личной гвардии императора; в сравнении с расшитыми золотом и жемчугом мундирами гвардейцев парадные весты и упелянды галлов выглядели подобно одеждам простолюдинов.
Собственно, так оно и было задумано.
Когда галлов ввели в Зал, выяснилось, что высший свет аморийского общества уже собрался, ожидая их. Это заключение, впрочем, оказалось ошибочным: конечно же, ждали не их, не варваров, — ждали явления главного действующего лица предстоящей церемонии, и лицом этим Крун Нарбоннский почитаться никак не мог.
Итак, свет от пирамидок потускнел; однако недолго Залу Божественного Величия предстояло пребывать в полутьме. Впереди, примерно в двадцати шагах от депутации галлов, там, где в странном тумане едва прорисовывались очертания какого-то возвышения, возникало свечение. Оно разгоралось из- за пелены тумана, сам туман как будто разрастался, клубы его тянулись вверх и в стороны, точно неся с собой светящиеся частицы некоего газа.
Истинно, сам воздух менялся; тренированное обоняние Варга учуяло перемену прежде и точнее, чем это удалось сделать присутствующим аморийцам. Воздух свежел, но при этом ничуть не напоминал естественную чистоту воздуха гор и девственных лесов; в нем витали незнакомые ароматы, от них мысли обретали ясность, возникало желание радоваться жизни, свету, этому величественному залу, всем этим благородным людям в красивых одеждах — и тому, что с неизбежностью восхода солнца ниспоследует вскоре…
'Проклятые амореи задумали одурманить нас', — пробежала мысль в голове Варга. Он огляделся — и увидел светлые, умиротворенные лица; такие лица бывают у людей, ожидающих чуда и точно знающих: оно свершится, — и так он понял, что таинственный газ, неизвестно как проникающий в Зал, действует не только на гостей, но и на самих хозяев.
Это немного успокоило его; когда потребуется, он, как истинный воин Донара, сумеет сбросить с себя путы вражьих чар.
Тем временем свет, льющийся из тумана, распространялся по Залу. Вдруг заиграла музыка; странные звуки смотрелись уместным дополнением к чарующим ароматам; музыка, словно сказочная птица, плавно парила над высоким собранием, проникая в души, успокаивая, но и волнуя. Мягкие, быстро сменяющие друг друга мелодии слагались в единую симфонию; Варг заметил, как кое-кто из приглашенных аморийцев слегка раскачивается в такт пленительным трелям; сам он лишь силой собственной воли подавлял нервную дрожь.
Он посмотрел влево, на отца. Герцог Крун в это мгновение казался скалой, гигантом, застывшим в камне. Варг испытал новый прилив любви к отцу и гордости за его стойкость, отвагу, ум и изобретательность. Затем эти чувства сменились ощущением стыда и обиды — в момент, когда взгляд Варга упал на стоявшую по другую сторону от отца Кримхильду. Лицо старшей сестры светилось, а рот был открыт, как у младенца. Кримхильда дрожала всем телом, на глазах ее выступали слезы счастья, и она, не то стесняясь, не то просто от избытка чувств, все время старалась найти своей бледной рукой могучую длань отца.
Варг отвернулся; в конце концов, сестра была всего лишь женщиной; именно на таких впечатлительных женщин и должен действовать устроенный амореями театр. 'Донар-Владыка, не оставляй отца и меня', — взмолился Варг.
И в тот же миг новый звук разнесся по чертогу: едва слышимый ушами, он проник вглубь человеческого естества и заставил содрогнуться даже самых стойких. А вслед за звуком разнесся голос.
Голос этот был более чем загадочным: не мужской и не женский, не высокий и не низкий, ни чистый и не шипящий — словно камень, металл или воздух изрекали человеческие слова. Голос звучал сверху и снизу, со всех сторон; отражаясь от стен, он вибрировал, усиливая сам себя — и затихал, как эхо в горах. Неживой голос торжественно возгласил:
— Повелитель Тверди, Воды, Недр и Воздуха, Владыка Ойкумены, Отец Народов и Господин Имен, Любимец Творца и Раб Рабов Его, Хранитель Вечности и Местоблюститель Божественного Престола, Верховный Глава Священного Содружества, Воплотившийся Дракон, Великий Понтифик, Первый Патрис и Великий Проэдр, Светоч Цивилизации, благоговейнейший, мудрейший, миролюбивый, лучезарный Творцом и Аватарами возвеличенный Император Его Божественное Величество Виктор Пятый Фортунат, Август Аморийцев!
Под звуки неживого голоса, перечислявшего титулы ныне царствующего потомка Величайшего Основателя, впереди, на возвышении, в клубах тумана возник блистающий шар. В Зале стало светло, как бывает на свободном пространстве в яркий полдень. Шар мерцал, пока звучали слова, бросая пламенные отсветы на лица присутствующих — и вдруг, в одно единственное мгновение, эта сверкающая сфера лопнула, вернее, растеклась во все стороны, точно отринутая неким внутренним взрывом.
Принц Варг, знакомый, увы, с действием аморийских разрывных бомб, инстинктивно отпрянул. Но отброшенный 'взрывом' свет лишь на мгновение ослепил его, — а когда к принцу вернулось зрение, он увидал впереди себя, на возвышении, гигантский трон, высеченный из монолита горного хрусталя, и человеческую фигуру на этом троне; увидав такое зрелище, молодой Варг не смог уже отвести от него взор.
Оно и впрямь завораживало ничуть не меньше, чем все запахи, мелодии и голоса. Человек на хрустальном троне был высок и статен. Ни золота, ни самоцветов не было на нем — одеяние его составлял широкий и длинный, до пят, плащ, надетый подобный греческому гиматию или римской тоге, но с рукавами и воротом. Укутавший все тело властелина плащ отливал голубизной — но то был цвет не ясного неба и не чистой воды, а цвет драгоценного сапфира. Удивительным образом фигура в плаще источала сияние, она блистала, то тут, то там вспыхивали и гасли крохотные звездочки, словно не человек то был вовсе, а, впрямь, сапфир.
Лицо властелина укрывала маска того же, что и одеяние, цвета. Маска изображала лик аватара Дракона, чьим земным воплощением, согласно Выбору, считался ныне царствующий император. Голову земного бога венчала конусообразная шапка с четырьмя обручами, тиара, также голубая, а на вершине тиары сверкала небольшая статуэтка аватара Дракона; она была сотворена из настоящего сапфира.
В правой руке август держал главный и, пожалуй, единственный символ своей священной власти — так называемый империапант, или 'Скипетр Фортуната'. Империапант представлял собой цельный адамантовый жезл с головкой в форме земного шара, украшенного изображениями богов-аватаров, парой золотых крыльев, прикрепленных к шару, и венчающей его стилизованной буквой 'Ф', Знаком Дома Фортунатов. Последний состоит из 'колонны' — I — и изображения змеи, переплетающейся в 'восьмерку' и кусающей собственный хвост.
Левая рука властелина была воздета ладонью вверх, словно земной бог обращался к силе Небесных Богов, и казалось, будто на этой ладони тлеет лазоревый огонь…
Варг разглядел все это в единый миг, и священным трепетом наполнилась его мятежная душа. Прежде император был для него символом ненавистной Империи, ее гнета, унижений, несправедливостей. Но теперь, зря императора в каких-то двадцати шагах от себя, молодой принц проникался эманациями силы, могущества, величия, которые источала сапфировая фигура на хрустальном троне. Мысли метались в его мозгу, в эти мгновения Варг чувствовал себя жалким лягушонком, всю жизнь копошившимся в болотной тине и вдруг очутившимся на сияющих небесах, перед престолом вселенского владыки… Он неожиданно
