его полностью вытягивает наружу. — Он указал на обугленный круг неправильной формы, поверх которого пылал костер. — Видите? Тут уже кто-то ездил.
— Только не я, мистер С., — проворчал Ленни, открутил крышку с бутылки, сделал долгий глоток.
Надо подать ложное заявление об ограблении, чтобы оправдать отсутствие у Сиднея паспорта, и, даже если власти сумеют проверить, был ли он у него вообще, все равно не оставят в чужой стране немощного придурка. Ленни задумчиво хлебнул водки и громко, раскатисто пукнул. Себя можно выдать за компаньона, ухаживающего за стариком, — эту роль он спокойно играл месяцами, пока в последнюю минуту не вломился Ник, сладкоречивый страховой агент, отхвативший пятьдесят процентов вознаграждения за нулевой процент трудов. Добиваясь наследства, Ленни потратил сотни часов, лазая вверх и вниз по приставным лестницам, прочищая водостоки и канализационные трубы, прививая плодовые деревья, бегая по «Теско» с составленным стариком списком покупок, а в результате увидел, как половина уходит какому-то извращенцу с университетским образованием, который кое-что смыслит в винах и в искусстве. Должно быть, хнычет сейчас на бровке тротуара в Сантандере и, ослепленный горем, не видит, что получил ценный урок. В этой жизни жена, семья, собака и бизнес — святая святых, и, если ты мешаешь добиться чего-то из этого, получаешь заслуженное наказание. В университете этому не учат, вот в чем проблема, рассуждал Ленни. Он разжег сигарету расщепленной спичкой, выпустил дым в огонь. Важно наладить со стариком такие же отношения, какие сложились у него с Ником. Пенсионеры любят болтать про добрые старые времена, надо только прикинуться, будто тебе интересно.
— Вы, наверно, в университете учились, правда, мистер С.?
Сидней вытащил из кармана фляжку, хлебнул.
— На университет у меня времени не было.
— У меня тоже, — признался Ленни. — У нас с вами много общего.
Сидней оторвал от огня взгляд широко открытых глаз:
— Вовсе нет.
— Да. — Ленни почесал под мышкой. — Оба специалисты в искусстве.
— Еще что?
— Э-э-э… оба живем в Норфолке. — Сидней все смотрел на него. Ленни взмахнул бутылкой. — Оба любим хлебнуть время от времени.
— Хватит, мистер Ноулс, — предупредил Сидней, подкладывая в костер растопку.
— Оба любим самое лучшее в жизни.
— Я сказал, хватит.
— Я мог бы быть вашим сыном, которого у вас никогда не было.
— Мистер Ноулс!
Ленни сделал еще попытку:
— Может, тогда об истории потолкуем?
Сидней обжег его взглядом:
— Об истории?
— Ну, знаете, про старые времена.
— Какой период имеется в виду?
— Какой-нибудь военный. Про ту войну, в которой вы участвовали.
Сидней вздохнул:
— Полагаю, хотите услышать о золоте?
— Как вам будет угодно, — кивнул Ленни, и Сидней рассказал ему точно то же, что утром рассказывал Нику, в том числе об исчезнувшей сотне ящиков. Товарный поезд оставил уже далеко позади окраины Сантандера, мчась сквозь дождь к югу, к Кантабрийским горам и Паленсии. Ленни трижды затянулся, прежде чем спросить: — Откуда вам столько об этом известно?
— Сам видел, — ответил Сидней. — Наверняка остался последним на свете, кто видел. Сотня ящиков, каждый размерами девятнадцать на двенадцать и на семь дюймов, каждый весом в полцентнера…
— Где вы их видели? — не унимался Ленни.
— Здесь, в Испании, в Маэстрасго,[19] в Старом Арагоне.
— Когда?
— В начале лета тридцать седьмого.
— Думаете, что они еще там?
Сидней хлебнул из фляжки.
— Знаю.
Ленни наклонился, прикуривая от янтарных углей очередную сигарету.
— Что вы делали в тридцать седьмом в Испании?
Сидней склонил голову вызывающим жестом:
— Немцев хотел убивать.
Ленни смотрел на него, прижав к губам горлышко бутылки с водкой.
— Псих ненормальный, вот кто вы такой, — объявил он.
— Очень любезно с вашей стороны, — ответил Сидней со смертоносной улыбкой.
4
В июле 1916 года, совершив блистательный галантный поступок в бою у моста Базантен, Большой Билл Стармен сделал для ребенка, отцом которого еще не стал, больше, чем когда-нибудь сделал бы, сидя дома. Военная медаль,[20] одна из тысяч, выданных участникам битвы на Сомме, и гибель за два месяца до рождения Сиднея в ноябре 1918 года сулили лишившемуся отца младенцу золотое будущее. Может быть, было легче заметить героя на скромных деревенских памятниках, чем в городах и столицах, где почетные списки тянутся на ярды и ярды, хотя боль одинакова, и потеря таких мужчин, как Большой Билл, обрекала поместье Резерфорд вместе с другими подобными ему усадьбами сельской Англии на полный упадок и разрушение. Возможно, леди Резерфорд это знала, нанося визит вдове Стармен в коттедже егеря через два дня после Дня перемирия.[21] Двое ее сыновей пали в одну неделю в миле друг от друга в боях на Ипре в 1917 году, имение осталось без наследников. В последние месяцы перед концом войны ходили глупые слухи о революции, и, даже если они оказались пустыми, истина заключалась в том, что в будущем все уже будет иначе, чем в прошлом. Она вручила миссис Стармен конверт. В нем содержалось нотариально заверенное письмо, передающее упомянутый коттедж в пожизненную собственность Сиднею Стармену или его матушке, если та, не дай бог, переживет сына. После этого дом снова отойдет к поместью. Кроме того, определенная сумма вручена поверенным из нотариальной конторы «Агню и Рикер» на оплату обучения ребенка, причем все это в дополнение к довоенному обязательству его светлости в течение пяти лет выплачивать полное жалованье вдовам работников, погибших на королевской службе. Ее светлость, утопившаяся в Буре до истечения упомянутых пяти лет, выразила надежду, что эти мелочи хоть немного облегчат горе молодой вдовы, которое она хорошо понимает.
В семь лет Сидней Стармен стал приходящим учеником незначительной частной начальной школы- интерната в Норвиче. И без того одинокий мальчик, которого увезли из поместья, очутился в компании сыновей преуспевающих родителей из среднего класса и провел в полной изоляции первые школьные годы, как привидение, — бесчувственные и равнодушные его не видели, тем же, кто замечал его присутствие, он казался явившимся из другого места и времени. Дома Сидней проводил время в отцовском сарае, делая силки и прочие приспособления, расставлял их в лесу, ловя кроликов, зайцев, лис, ласок, порой даже оленей. Отца, профессионального егеря, любителя прагматичной охоты с капканами, встревожила бы хладнокровная изобретательность придуманных сыном ловушек.
В 1929 году Сидней перешел в старшие классы, где по-прежнему не получал ни малейшей известности. Вежливый, непритязательный, он не занимался игровыми видами спорта, не имел настоящих друзей. Его редко звали на дни рождения, и сам он, несмотря на настояния матери, не приглашал домой ни одного мальчика. По вечерам и в выходные бродил по лесу, вооруженный теперь одноствольным
