решимость схлынула. Старый анархист целился в него из «люгера».
— Бросай газ, — приказал он, — открывай кассу.
— Слушай, приятель, — вмешался Хуан, — мне действительно надо вынести курицу на свежий воздух.
— Заткнись, — приказал Сидней. — Катись отсюда колбасой и донью с собой прихвати.
— Дикарь! — брызнула слюной Беатриса.
— Выверни карманы на стойку, — приказал Сидней Луису, выбрал из кучки монет серебристый мобильник, сунул в брючный карман, протянул хозяину перочинный нож. — Перережь телефонный провод, верни нож, открой кассу.
— Там и двадцати евро не будет, — пробормотал Луис.
— Возьму все, что найдется, — пожал плечами Сидней, укладывая деньги в карманы. — Хорошо, теперь выходи с остальными. — Он ткнул Ленни грязным носком башмака. — Вставайте.
Едкий запах слезоточивого газа просочился под маску, обжигая ноздри и горло. Видимо, только старуха обладала иммунитетом и, уткнув руки в боки, смотрела, как Ленни пробует подняться, порывисто глотая воздух. Сидней вытер глаза, огляделся вокруг. Прямоугольное помещение с единственной дверью. Он посторонился перед Ленни, слепо тащившимся к той самой двери.
— Ключи, — потребовал Сидней, прижимая к груди пистолет жестом разбойника сороковых годов.
— Запереть нас хотите?
— С голоду не умрете.
— Как же моя несушка, жестокий мерзавец? — завопил Хуан. — Она надышится слезоточивого газа!
Сидней сделал два шага вперед, схватил курицу за ноги.
— Что в бутылке?
— Ничего, — ответил Хуан.
Сидней махнул на него пистолетом.
— Aguardiente, — признался он.
— Выпью за твое здоровье, — пообещал Сидней, забирая бутылку и сунув ее в карман. — Ну, теперь извините, сеньоры и сеньора, я опаздываю на пароход.
— Анархист, предатель, — пробормотала вслед Беатриса.
Сидней остановился и оглянулся.
— Мадам, — вздохнул он, — вы себе даже не представляете, как я обижен. — Вышел на воздух и запер за собой дверь.
Ленни лежал на боку на заднем сиденье фургона, дыша, как вытащенная из воды рыба, зажимая лицо окровавленными руками. Прилипшие к спине осколки поблескивали на солнце, в машине пахло уксусом и слезоточивым газом.
— Что случилось? — спросил Ник.
— Поехали, — велел Сидней, зажав под мышкой курицу.
— Что это? — воскликнул Ник.
— Курица, — объяснил Сидней, потянулся назад, сунул между ладонью и щекой Ленни горлышко бутылки с местной водкой и сухо предложил: — Пейте. Осушите слезы.
Ленни со стоном открутил колпачок дрожащими руками.
— Если не возражаете, мистер Ноулс, я опять принимаю командование на себя, — сказал Сидней, слегка дрогнув усами в улыбке.
Ленни надолго присосался к ореховой водке. Глаза у него опухли, налились кровью, из них текли едкие слезы.
— Правильно, мистер Стармен, — жалобно простонал он.
Курица неуверенно закудахтала.
Тома Уинтрингема нисколько не радовала потеря Сиднея. Больше трети личного состава Британского батальона из шестисот шестидесяти человек, которым он командовал, погибло или пострадало при Хараме, и он не мог себе позволить лишиться такой талантливой личности, как Стармен. Хотя оспаривать в Альбасете приказы было рискованно даже для человека с его положением, Уинтрингем решил выяснить источник распоряжения и его полномочия. Отдавший приказ мужчина, шустрый американец с гангстерскими понятиями об этикете и беспечным пренебрежением к армейскому протоколу, влетел в батальонную штаб- квартиру и объявил, что Сидней Стармен отбывает вместе с ним. Когда Уинтрингем спросил, нельзя ли получить письменное подтверждение, американец на мгновение задумался.
— Нельзя, — сказал он наконец с улыбкой киллера.
Уинтрингем поставил вопрос перед бригадным комиссаром и быстро получил от ворот поворот.
— Майор Кобб не находится в моем подчинении, — сказал Андре Марти, не поднимая глаз. — И в подчинении генерала Клебера тоже.
Его шифровальщик, нервный личный советник сталинского человека в Испании, стоял в полусвете за стулом начальника. Уинтрингем сделал полшага к столу, и Марти посмотрел на него, раздраженно щурясь сквозь очки, прикрыв рукой бумаги.
— Это всего один человек, товарищ. Плотнику вряд ли стоит влюбляться в гвозди. У вас наверняка есть дела поважнее.
Сидней был уже далеко, выпрямившись на пассажирском сиденье «Ауди-225» с нервной подозрительностью ребенка, оставшегося с чужим человеком. Кобб весьма натурально играл роль похитителя.
— Хорошая машина, майор, — сказал Сидней.
— Нравится? Принадлежала директору железнодорожной компании. — Он по-волчьи оскалился. — Я в наследство ее получил. Новенькая. Знаю, пятна крови на заднем сиденье — позор, но, когда она мне досталась, на счетчике было всего восемьсот километров. Привод на передние колеса и последние достижения немецкой инженерии. — Он вильнул, обгоняя шеренгу грузовиков. — Вот что, малыш, отбросим «майора». У нас нет ни имен, ни фамилий, ни званий, ни номеров. Мы настоящие социалисты. Второе: перестань козырять, черт возьми. Хочешь тыкать себя в висок — делай это в свободное время. Из-за такой привычки тебя пристрелят в ремонтно-полевой бригаде.
— В какой бригаде? — нахмурился Сидней.
— Добро пожаловать в наши ряды. Если что-нибудь надо наладить, наладим.
Сидней почесал блошиный укус на запястье.
— Я воевать приехал. Не хочу сидеть в ремонтниках.
— Думаю, тебе у нас понравится.
Через час «ауди» затормозила у заграждения на дороге к Валенсии, которое представляло собой установленные поперек колеи деревянные козлы с подвешенными парафиновыми лампами с красными стеклами. Рядом с патрульными толпились кучки местных жителей, в темноте вспыхивали оранжевые огоньки их сигарет. У дороги высилось каменное строение вроде будки для дорожных сборов, из распахнутой двери на землю лился желтый свет. Кобб прорвался за барьер и быстро заговорил по-испански с болезненно исхудавшим патрульным в пилотке с кисточкой. Патрульный кивнул и почти издевательски медленно поплелся к строению, оставив в машине застарелый запах чеснока. Кобб дотянулся со своего сиденья, вручив Сиднею что-то тяжелое, завернутое в промасленную тряпку.
— Семизарядный наган Мосина.
— У меня уже есть пистолет, — сказал Сидней. — «Люгер».
Кобб тряхнул головой:
— Очень жалко, малыш, но твой «люгер» реквизирован для республиканских нужд. — Он разжал кулак. На ладони лежали две толстые гильзы с глубоко забитыми внутрь русскими пулями. — Это тебе.
— Для чего?
— Для первого ремонта.
Сидней вошел в будку следом за Коббом. Воздух был пропитан тем же запахом чеснока, смешанным здесь со зловонием выпущенных газов, пота и черного табака. В свете ламп на него из-под капюшонов
