столу, как бы готовясь уйти.
— Простите, что доставил вам столько хлопот. Меня зовут Сидней Стармен.
Девушка улыбнулась:
— Изарра Ромеро. Есть хочешь?
— Не могу, — сказал Сидней, качнув головой. — Прошлой ночью ушел от своих за водой. Должен вернуться.
Изарра взглянула в лихорадочно блестевшие глаза.
— Ты провел здесь три дня, — объяснила она. — Отец нашел тебя в горах. В ту ночь, когда стреляли.
У него челюсть отвисла.
— Боже мой, — охнул Сидней. — Извините, мне надо идти. — Взгромоздил рюкзак на стол, расплескав похлебку, пошатнулся, пот выступил на верхней губе. — Послушайте, — с облегчением пробормотал он, вдруг обессилев, — возьмите и спрячьте. Это вам. Спасибо. — Вышел в тень кипарисов, оттуда на солнечный свет, зашагал к горам с полным бурдюком на здоровом плече, с пистолетом в руке.
Изарра бросилась за ним, завернув в салфетку буханку хлеба и лепешку козьего сыра.
— Вот, возьми.
— Спасибо, Изабелла, — кивнул он.
— Изарра, — поправила она. — Куда ты?
— Обратно к своим.
— Ты немец?
— Боже упаси! — воскликнул Сидней. — Англичанин. Из Интернациональных бригад. — Он шел быстро, размашистым шагом, Изарре приходилось бежать, поспевая за ним.
— Да ведь они…
— Враги, знаю. Я стою не с той линии фронта. Пожалуйста, никому не рассказывай, что меня видела.
— Неужели скажу? — возмутилась Изарра. — После того, как за тобой ухаживала? Думала, что ты бандит.
Сидней остановился и посмотрел на нее. Накопленные силы разом улетучились.
— Пожалуй, так и есть, — признал он и упал.
Проспал еще тридцать шесть часов, ворочаясь в смертельной лихорадочной хватке. Очнулся в темноте с бившимся в ушах пульсом. У кровати сидела Изарра с четками в руках.
— Что за шум? — прохрипел Сидней.
— Отец выпивает, а он всегда поет, как напьется, — объяснила Изарра.
— Нет, другой. Будто кто-то что-то рубит.
— Это он тебе могилу копает. Говорит, легче выкопать холодной ночью, и мы тебя сразу же похороним, как только умрешь, пока мухи не добрались.
В окно светила убывающая луна, бросая бледный свет на лицо девушки.
— Мне надо идти, — сказал Сидней. — Наш отряд… — Он сел, спустив ноги с кровати.
— Отряд тебя точно считает погибшим, — сказала Изарра. — Останешься здесь.
Вернувшийся отец заявил то же самое.
— Они давно погибли, — сказал он. — В горах в начале недели были солдаты. Записали тебя в мертвецы, ingles.
— Вы не поняли, — настаивал Сидней. — Солдаты были немецкие, из легиона «Кондор», нас искали. Мы прятались в пещере, в старой рудничной шахте высоко в горах. Они могли туда войти, только всех перебив.
— Значит, так и сделали. Можешь считать, тебе повезло.
Сидней покачал головой:
— Не могу. Я обещал воды принести и, значит, принесу.
— Нет, не принесешь. Ты слишком слаб, чтобы подняться в горы, не говоря уж о том, чтобы лазать по скалам.
— Умру, но постараюсь.
Козопас налил себе выпить, тихо рассмеялся:
— Глупый мальчишка. Все красные такие дураки? Пей, только на кровать не пролей. — Он опрокинул свою aguardiente и снова плеснул, уже в два стакана. — Где эта пещера?
Сидней в нерешительности замешкался.
— Зачем вы спрашиваете?
— Думаешь, я тебя выдам? Ты лежишь в моем доме, ешь мою еду, пьешь мою водку и думаешь, будто я тебя выдам? Матерь Божья!
Сидней закрыл глаза.
— Не думаю, сеньор. Пещера высоко над деревьями, выходит на юг, от восточной долины к ней ведет колея серпантином. Это не пещера, а старая шахта. Больше ничего не знаю.
Козопас кивнул:
— Отыщу.
— Слушайте, — сказал Сидней. — Там наш тяжело раненный командир, а с ним еще задержанный. Вас убьют, если вы не представитесь. Скажете, что вас прислал малыш Сид.
— Малыш Сид?
— Вас щедро наградят.
Козопас оглянулся на дочь:
— Он либо слишком умен, либо слишком глуп. Я скорее поверю последнему. Пса оставлю с тобой.
17
То ли от выпивки, то ли под анестезирующим действием кокаина Ленни вовсе не чувствовал боли, приземлившись в кусты рододендронов у стены полицейского участка. Он совершил побег, делая шаг за шагом, реально не веря в возможность удрать, но решительно намереваясь бежать, пока не поймают. Однажды его сунули в полицейский фургон вместе с серийным беглецом по прозвищу Джимми Блоха. Жилистый уроженец Глазго никогда не носил рубах с короткими рукавами, под которыми нельзя спрятать неизменные при его побегах наручники, и во время долгой жаркой поездки от одного участка к другому пространно излагал философию побега, прежде чем смыться на шоссейной станции техобслуживания. Секрет искусства побега, говорил Джимми Блоха, очень прост: беги. Никогда не останавливайся, никогда не сдавайся, никогда — никогда — не думай, что тебя поймают. Попытку выйти из монтальбанского полицейского участка через парадную дверь пресекла охранная система, поэтому Ленни повернул и поднялся по лестнице. В участке было пусто, из оставленных на захламленных конторских столах персональных раций слышались трещавшие сообщения об исчезновении арестованного из кабинки для допросов. Открытое окно в грязной кухоньке выходило на плоскую крышу, откуда он, преисполнившись веры, спрыгнул в рододендроны. Держась в густой тени, прокрался вдоль стены здания, шарахнулся назад от патрульной машины с включенными мигалками, с ревом въехавшей на стоянку. Через мгновение примчалась другая, четверо полицейских вбежали в участок. Ленни дал им пару минут, потом быстро прошел по ярко освещенной площадке, опустив голову у пустой караульни в воротах. На улице в теплых домах шла уютная жизнь, мерцавшие голубые экраны телевизоров напоминали о том, чего у него не имелось. Он направился к темной массивной горе, омытой дождем. Вышел из города, собираясь первым делом избавиться от наручников и раздобыть машину. Позади завывали сирены, полицейские рассерженными осами вылетали из участка, с жужжанием прочесывая каждую улицу Монтальбана. На городской окраине Ленни свернул в разбитую колею, быстро двигаясь в темноте мимо неопрятных домишек слева и покосившегося загона справа. Вслед лаяли собаки, поднимая тревогу в городе среди бродячих стай, присоединявшихся к вою сирен, и законопослушные граждане выглядывали в залитые дождем окна в сырую ночь. Какой-нибудь из этих домишек должен пустовать, хорошо бы, чтобы там нашлись инструменты, с
