Оа-ой, беда: Для слабого страшен комар,
как оленю — волк. Надо бы,
надо бы, надо бы нам Иметь в стрельцах,
иметь в стрельцах человека своего. Тот бы человек,
тот бы челозек ворота в острог раскрыл. Ворота в острог раскрыл
да наши бы роды в острог впустил... И надо бы, надо, надо бы нам Ясак платить,
ясак платить Березовской,
березовской мягкой рухлядью... Через Камень,
через Камень ту рухлядь везут. На Камне том,
на Камне том — там тучи спят, Там тучи спят —
видеть не дают, Видеть не дают
поджидающих обоз, Поджидающих обоз с мягкой рухлядью...
Саво1, саво!
Эх, саво, саво заплатить бы ясак Заплатить бы ясак
жадному царю, Жадному царю
его же добром, Его же добром,
за Камнем — в Березове — награбленным.
Загорелись у всех глаза. — Саво, саво придумал ты опять! И запели возбужденно, громко, качая в такт головами:
Саво, саво!
Эх! Саво, саво заплатить бы ясак, Заплатить бы ясак
во казну государеву, Во казну государеву
ее же добром, Ее же добром,
за Камнем — в Березове — награбленным. [- 94 -]
Пось Хулейко закончил припев боевым гортанным выкриком и вскочил на ноги:
— Веди нас, старшина, за Камень! Пограбим обозы с мягкой рухлядью! Те самые обозы, что из Березова да Обдорска на Москву идут.
Забыл горячий Пось, что никуда уже не может вести воинов старый Сундей. Забыл, что поет Сундей последнюю песню — песню предсмертную... И всех смутили такие речи Пося. Смутился и сам Пось, поклонился Сундею:
— Прости, старшина, как обидели тебя речи мои. От сердца шли те речи...
Сундей улыбнулся:
— Верю, сердце твое — озеро с прозрачной водой: все видно в нем до самого дна. Поживешь подольше, увидишь больше — почернеет кровь в сердце твоем, как. вода болотная: ничего не разглядеть в нем. Нет, я не сержусь на тебя. Только, сам видишь, поведу на Камень не я, видно, а кто ли другой. Да и зачем громить обоз с мягкой рухлядью в эту зиму? Некого послать воеводе пустозерскому в тундру — аманатов забирать. Незачем и нам ясак платить. Незачем ясак платить — незачем царя да воеводу сердить. Осердишь царя прежде времени — нашлет он на тундру большие рати стрельцов... А мы... Видишь — тяжелые думы головы всех к земле клонят. Знаю: думы у всех об одном, о том — как бы скрепить роды наши.
— Клятва на стреле скрепила бы нас, — сказал Туля.
— Та-а-ак, — протянул Сундей. — Ты, Туля, не нашего карачейского рода. Ты — рода Ванюты. Ваш род — храбрый род. Род Ванюты, род Пурыега да род Кара-чейский скрепить — много беспокойства доставили бы мы воеводам.
— Правда, правда твоя, — поддакнул Туля. — Род карачейский, род Пырыега да род Ванюты — самые храбрые роды в тундрах...
Туля был уверен, что самый храбрый род — род Ванюты. Но вежливость требовала поставить этот род на последнем месте, потому что Сундей — и тоже из вежливости — назвал свой род последним в ряде храбрейших. Умом, равным уму Сундея, Туля, однако, не обладал, и, ответив вежливостью на вежливость, он под- [- 95 -] черкнул наивысшую храбрость своего рода перед другими:
— ...и клятву готов дать: род Ванюты первый пойдет на клятву на стреле.
— Та-а-ак, — опять протянул Сундей.
Он был тоже уверен, что карачейский род — храбрейший и самый воинственный род. И слушать похвальбу Тули было ему неприятно, как и всем карачеям. Но он сдержал себя: не сказал резкости, как хотелось бы. Он спросил у всех:
— Согласны ли будете клятву молчания дать, если укажу вам, где стрелу найти?
Торопливо и твердо ответили:
— Будем безгласны, как сама земля.
И Сундей велел Ичберею достать из-под огнища по щепотке земли на каждого.
Ичберей отгреб угли и горячую золу от края костра. С помощью ножа добыл для каждого по щепотке земли. Подавая очередной комочек, говорил:
— Земля не имеет языка. Не имей языка и ты.
А когда достал Ичберей последнюю щепотку — для себя, — хором поклялись:
— Ем землю, чтобы самому стать безгласным, как земля. Нарушу клятву — пусть бог земли сделает так, чтобы выросла земля в утробе моей в целую гору и разорвала утробу мою...
И все карачеи проглотили поданную им Ичбереем землю.
Один Туля не был уверен, что сдержит клятву. И высыпал землю мимо рта.
Сундей наблюдал за Тулей и видел: не проглотил Туля земли. Вида, однако, не подал, что обнаружена хитрость Тули.
— Хорошо, — сказал он.— Все дали клятву. Могу теперь сказать про стрелу. Только сделать так придется: Туле сказать особо ото всех. Пусть Туля не обижается на это, потому как сам знает: у рода Ванюты и у рода карачейского — у каждого рода свои боги. Не пристало ему давать другую клятву, которой потребую, перед чужими богами. Туля умный человек и сам обвинит меня в отступе от обычаев, если иначе сделаю.
